Виражи жизни

(фрагменты из воспоминаний)

Необходимое предисловие редактора

      Чем дальше уходят годы тем значимее становятся любые личные свидетельства людей живших в ту или иную эпоху. Так произошло и с воспоминаниями В.Ф. Охрименко  -известного в городе человека, руководившим им целое десятилетие. Уйдя на пенсию он как и многие общественно активные люди, видимо, испытывал потребность осмыслить пережитое, но главное оставить своим близким рассказ о своей весьма интересной жизни, активно влиявшей на многие события происходившие в г.Дубне в 60-80^е  годы прошлого столетия.

      О его мемуарах я узнал случайно разговорившись со своим давним знакомым доктором А.С. Соболевским, оказавшимся (я этого не знал) зятем Виктора Федоровича. Он то и поведал, что его покойный тесть оставил довольно объемистую рукопись, которую как зеницу ока хранит его вдова. На мою просьбу передать эту рукопись для публикации он ответил уклончиво – трудно будет уговорить тещу. Действительно, ему это сделать не удалось и он предложил мне самому провести с ней разговор. Я позвонил, мы встретились, и после весьма дружелюбной беседы она дала мне объемистую рукопись и большое количество фотографий, взяв с меня только одно обязательство – не печатать сюжеты воспоминаний, касающихся  их личных отношений, жизни семьи и его весьма откровенных рассуждений о тех или иных людях, с которыми автору пришлось работать и общаться.  На том и остановились. Это обязательство я выполнил и поэтому   можно считать, что читателю были представлены лишь фрагменты из воспоминаний бывшего председателя Исполкома городского Совета г.Дубны. Они публиковались 2003-2004 гг., на протяжении почти полугода, в ежемесячно выходившем тогда историко-краеведческом приложении газеты «Встреча»  «Дубненский летописец». Стоит отметить, что мемуары вызвали большой интерес у читателей и с тех пор вошли в перечень необходимых источников, свидетельствующих о жизни города в 50—60 годы, дающих представления о жизни того поколения дубненцев, становлении города, деятельности городской власти по решению проблем развития города в эти годы. 

 Редактор Н.Н.Прислонов

Охрименко Виктор Федорович - председатель исполкома городского Совета народных депутатов в 1971 по 1980 гг., первый директор Центра космической связи «Дубна».Родился 6 января 1928 в Краснодарском крае. В 1952 г. окончил Харьковский политехнического института – инженер - механик. Трудовую деятельность начал в Дубне в 1952 г. с должности инженера опытного завода № 1 (впоследствии Дубненский Машиностроительный завод). Работал здесь мастером, начальником цеха, секретарем партийного комитета. В 1971 году был избран председателем Исполкома городского Совета депутатов трудящихся (народных депутатов). Работая в этой должности, внес значительный вклад в развитие жилищного строительства, создание многих объектов социально-бытового назначения, формирование единой инженерной инфраструктуры. С января 1980 года по июнь 1988 работал начальником на Станции космической связи №2 (ЦКС «Дубна»). Провел большую работу по освоению и эксплуатации новой техники, по формированию коллектива станции. При его активном участии были организованы каналы связи с зарубежными странами по международным системам космической связи "Интерспутник", и "Интелсат". Под его руководством коллективом станции были подготовлены и проведены особо ответственные телевизионные передачи, по освещению Олимпийских игр 1980 г., организованы каналы Прямой правительственной связи, проведены работы по строительству и открытию международного опытного участка "Дубна-О" . На станции совместно с “НИИ Радио” проводились научные работы по исследованию нового частотного диапазона по программе Интеркосмос. Проведены сложные технические работы по расширению и развитию станции и большая работа по благоустройству и озеленению территории. В.Ф.Охрименко заложил основы коллектива и его традиций, внес существенный вклад в развитие международного сотрудничества в области связи. Умер в 2000 г. Его плодотворный труд был отмечен государством двумя орденами и медалями.

Уважение к минувшему — вот черта,

Отличающая образованность от дикости.

А. Пушкин

 

Предисловие

Великие сатирики И. Ильф и Е. Петров утверждали, что статистика знает все. Так, например, всезнайка-статистика ведает, что только 10-15% объема информации, которой обладает человек, остается людям после того, как носитель этой информации отправляется в мир безмолвия. Остальные 85-90% бездонно поглощаются черной дырой забвения, заставляя будущие поколения снова и снова разгадывать одни и те же загадки. Не стремление оставить человечеству мысли свои побудило меня взяться за перо. Цель моих записок скромна: я хочу помочь, насколько в силах моих, потомкам своим избавиться от синдрома «Ивана, родства не помнящего», так ярко выраженного сейчас среди граждан необъятной России.

Подберезье. Первые впечатления

...Ночью я уехал в Калинин... Там в городском Совете мне быстро растолковали, как добраться до Подберезья: «Вечером отправляется вниз по Волге пароход, вот на нем надо доехать до Большой Волги (плыть часов семь), там рядом и Подберезье».

Без приключений часов в шесть утра добрался я на пароходе до Большой Волги. Вышел на дебаркадер, пассажиры, которые сошли со мной, быстро разошлись. Я остался один на пристани, но, слава Богу, служитель пристани — женщина — оказалась на своем месте. Она выслушала мой рассказ о том, что я ищу, подтвердила, что я приехал именно туда, что разыскиваемый мною завод находится на другой, левой стороне Волги и что туда лучше всего добраться на лодке. Только я сошел с дебаркадера, как передо мной возник в грозном своем величии устремленный в небо огромный памятник вождя — Иосифа Виссарионовича Сталина. Я застыл, как вкопанный, пораженный величием монумента, придавленный его массой до ничтожно малого существа — до муравья. Он стоял в длинной, времен гражданской войны шинели, без головного убора, засунув правую руку между бортами шинели — его, Сталинская поза! Памятник возвышался на высоком постаменте, к которому вели ступеньки из гранита. Вокруг кусты декоративной акации, аллейки — порядок и чистота идеальные. Повернув голову налево, я с удивлением увидел на противоположном берегу залива аналогичный памятник В. И. Ленину. И хоть до Владимира Ильича было не менее полукилометра, я заметил, что оба памятника, как близнецы-братья, выполнены из одного материала (гранита), одним, очевидно, скульптором, в одной художественной манере. Правда, В. И. Ленин не произвел на меня такого впечатления, как возвышающийся Иосиф Виссарионович. Ильич был прост и скромно одет, как всегда — в своей поношенной «тройке», даже без небрежно надетой кепки — лысый. Налюбовавшись этими колоссами, я продолжил свой путь.

Пришел я на берег Волги, сел на берегу и рассматриваю местность, дожидаясь перевозчика. Волга показалась мне не очень широкой — метров 250-300. Слева — грандиозное сооружение плотины (плотину я увидел впервые), прямо почти у берега — деревянные дома, а левее, вдалеке от берега видна была большая деревня, за которой зеленел лес. Завода я нигде не видел. Вдруг к моменту перевоза подошла женщина с бидоном молока и еще какими-то продуктами. Она ехала на левый берег на рынок. Разговорились. Я спросил свою попутчицу, есть ли на левом берегу Волги завод. Посмотрела на меня как-то странно тетя, но ответила, что есть. «А какой завод?» — спрашиваю, ведь я до сих пор думал, что еду работать на электромашиностроительный завод. Моя попутчица, еще более посуровев, ответила, что ничего не знает. В те времена люди были предельно осторожны в разговорах, тем более с незнакомыми. Это называлось бдительностью.

Чтобы расположить к себе свою собеседницу, я рассказал ей, что я молодой инженер, еду работать на завод... Тетя подобрела ко мне и тут же сообщила, что на заводе в сборочном цехе работает и ее сын, что в конце месяца у них очень много работы — они собирают машины (какие, думаю, машины — электрические или автомобили?), что он хорошо зарабатывает, и еще очень много информации я получил от своей попутчицы о секретном заводе.

Наконец мы переехали на другой берег Волги. Я помог своей попутчице дотащить ее поклажу до рынка и, распрощавшись с ней, отправился в поселок искать отдел кадров. В отделе кадров, который располагался в здании столовой, меня ждал новый неприятный сюрприз: да, филиал ОКБ завода N 155 находится здесь, но его отдел кадров — в Москве. Работник кадров подробно рассказал мне, как добраться в Москве до отдела кадров филиала N 155, и дал направление в общежитие — иди временно устраивайся. Общежитие оказалось рядом, на улице Октябрьской в бывшей бане. В огромной комнате на втором этаже стояло не менее двадцати коек. Я расположился на одной из них, затем отправился на Большую Волгу за чемоданом.

А на следующий день рано утром с Большой Волги на поезде я уехал в Москву. Разумеется, тогда еще не было электричек, и на паровозной тяге мы тянулись до Москвы часа четыре. Пока нашел отдел кадров завода N 155 (как потом выяснилось, завод главного конструктора самолетов А. И. Микояна), было уже за полдень. Началось оформление: опять автобиография, опять заполнение различных анкет в нескольких экземплярах и еще уйма операций. В первый день я успел написать автобиографию да заполнить две анкеты — все, рабочий день закончен, приходи завтра к девяти утра. Веселенькое дельце — ведь у меня в Москве ни родных, ни знакомых: где же ночевать?

Первую ночь перекантовался на Савеловском вокзале под неусыпным оком милиции — раза два проверяли документы. На следующий день в девять утра я уже был в отделе кадров, и бумажная экзекуция продолжилась. Каково же было мое удивление и возмущение, когда кадровичка сообщила в конце рабочего дня, что оформление еще не закончено и надо прийти завтра утром. Возмущенный, я побежал жаловаться какому-то начальнику, что, мол, сколько же можно оформлять — ведь мне ночевать в Москве негде! Начальничек сочувственно развел руками и пообещал завтра до обеда закончить оформление. Куда же мне идти, опять на вокзал? И вдруг вспомнил, что в каком-то общежитии химико-технологического института живет мой друг: его оставили на кафедре аспирантом. Летом в Мариуполе мы с ним встречались. Он дал мне свой адрес, который я быстро отыскал в своей записной книжке. Найти общежитие не представляло труда, оно оказалось почти рядом с заводом N 155.

...На следующий день мои оформительские муки закончились, и я поздно вечером вернулся в свою подберезскую баню. Выспавшись как следует за много бессонных ночей (прошла уже неделя, как я уехал из дома), я отправился снова в отдел кадров завода п/я 6, который несколько лет спустя будет называться Дубненским машиностроительным. Кадровики завода передали меня на попечение руководства филиала ОКБ, и в результате их забот я был определен инженером-конструктором в бригаду спецэлектрооборудования (бригадир Г. К. Самохвалов). В этот же день я перебрался из бани на постоянное место жительства: в новенький восьмиквартирный двухэтажный деревянный дом, почти рядом с баней (ул. Октябрьская, 3), в пяти минутах ходьбы до проходной завода.

Наша двухкомнатная квартира находилась на втором этаже. Меня разместили в меньшей комнатке, угловой с балкончиком. Со мной поселились Вадим Смирнов (техник) и Иван (инженер, фамилию забыл, так как он с нами прожил недолго — куда-то уехал). В соседней комнате проживало четверо ребят, там были и рабочие. В квартире была небольшая кухня с газовой плитой, туалет и умывальник (горячей воды тогда еще в поселке не было). Короче, по сравнению с институтским общежитием это был дворец, я своим жильем остался доволен.

Несколько слов о моем теперь родном Подберезье. Деревня эта растянулась вдоль левого берега Волги километра на четыре, правда, в некотором отдалении от берега, так как иногда низменный левый берег затопляло весенними паводками. Сам поселок примыкал к деревне улицей Жданова, сплошь застроенной деревянными домами барачного типа. На стыке улиц Кирова и Жданова и находился тот самый базар, куда я в первый день своего приезда тащил бидон с молоком своей попутчицы. Параллельно улице Жданова шла улица Свободы, еще более грязная. Бараки здесь буквально утопали в грязи. Правда, на более сухом месте стояла одна из школ поселка — N 3 (их пока в поселке было две). Следующая улица — Карла Маркса — состояла из нескольких двухэтажных кирпичных домов. Потом шла улица Макаренко. На нее углом выходил один из двух в поселке четырехэтажных домов, рядом — школа N 1. А далее за этой улицей простирался большой массив, застроенный одноэтажными финскими домиками.

За финским массивом вдоль берега Волги, почти у самого берега, тянулась небольшая улица в основном индивидуальной застройки — Левобережная. Все эти улицы были сориентированы с запада на восток (или с востока на запад). И только две улицы прорезали поселок с севера на юг (или с юга на север): улица Октябрьская, на которой стояло два четырехэтажных, самых больших в поселке дома, баня, о которой уже шла речь, и несколько двухэтажных деревянных домиков, в одном из которых поселился и я. И вторая улица — Ленина. Это была главная улица поселка, застроена она была небольшими двухэтажными кирпичными домами, затем тянулась по финскому массиву до Левобережной. В начале ул. Ленина находился единственный в поселке очаг культуры — деревянный одноэтажный клуб. Был еще в поселке и стадион, и несколько магазинов, но главным очагом нашей жизни была огромная двухэтажная столовая — фабрика-кухня. Она находилась у самого завода, у самой проходной.

...Цивилизация пришла в эти тихие лесные места вместе с окончанием строительства канала Москва — Волга в 1937 году. Канал длиною в 120 километров был построен в рекордно короткие сроки — всего за пять лет. Очевидцы рассказывали, что на строительстве канала работали сотни тысяч заключенных. Контингент был разный, но в основном уголовники. Для них условия работы были каторжные. Многие погибали, а некоторые, наиболее отчаянные, отваживались на побег. Беглые уголовники представляли для местного населения большую опасность: были случаи грабежей, убийств, изнасилований. Поэтому беглецы не могли рассчитывать на покровительство местного населения. Стража стравливала их собаками, иногда расстреливали на месте задержания. Эти места обильно усеяны русскими косточками, как и другая важная стройка, что развернется во второй половине 40-х годов.

На другой стороне Волги вместе со строительством канала вдоль его берегов строились и небольшие поселки, которые обживал обслуживающий персонал будущего канала. Печать того времени лежала на названиях поселков: Большая Волга, Темпы, Запрудня, Соревнование и др. Самый большой из вновь построенных поселков был Большая Волга, здесь сосредоточились самые крупные гидросооружения: земляная дамба длиною в 8 километров (к ней и примыкал наш завод), плотина с перепадом воды в 17 метров, шлюзы для пропуска судов из Волги в канал и обратно, электростанция на 25 тысяч кВт и другое. Большая Волга была сплошь деревянно-барачная, и грязи здесь бывало не меньше, чем в Подберезье. После окончания строительства канала поселок заселялся не только специалистами по обслуживанию гидросооружений, но и уголовниками-строителями, отсидевшими свои сроки или попавшими под амнистию по случаю успешного окончания строительства. Это были те самые лишенцы, которым не разрешалось поселяться ближе 101-го километра к Москве. Так что нравы уголовщины еще долго сохранялись на Большой Волге и долго выветривались новыми людьми, новой жизнью. Строительство канала Москва — Волга, как и все свершения на Руси, одновременно и подвиг и трагедия русских людей. Но так уж устроена жизнь: о трагедиях забывают, а подвиг остается. И сейчас, многие годы спустя, восхищаешься талантом проектировщиков (смотрели вперед не менее чем на век), добротностью строительства: канал до сих пор не требует расширения, хоть за это время грузоподъемность речных судов увеличилась во много раз, ни одно гидросооружение не требует переделки или капитального ремонта. Да, большевики тридцатых годов были отличными контролерами!

Одновременно со строительством канала в деревне Подберезье начали строить небольшой авиационный завод по выпуску гидросамолетов. Московское море станет прекрасной базой для их испытания. Вместе с заводом строился и поселок, о котором речь уже шла. Завод этот имел N 30, а жителей поселка — работников завода — стали называть «тридцаточниками». Во время войны завод частично эвакуировали на Восток, но когда немцев остановили под Москвой, эвакуацию оборудования прекратили, и завод занимался ремонтом разного рода авиационного хозяйства.

После войны завод вдруг обрел странный статус: сюда в 1946 году из оккупированной нами Германии привезли немецких специалистов-авиационщиков. Привезли вместе с семьями (1500 человек). Вот для них-то и были в срочном порядке построены финские дома. Среди них была большая группа конструкторов, из которых и создали два конструкторских бюро — Ресинга и Бааде (главные конструкторы). Были среди них и инженеры, и рабочие. Приехали они сюда не по доброй воле, а под конвоем, и это для них было приблизительно то, что для наших заключенных-ученых «шарашки». Вместе с ними из Германии на завод привезли разное авиационное оборудование: станки, приборы, вентиляционное оборудование, часы для табельного учета, конструкторские столы и стулья, чертежные доски и рейшины, готовальни и логарифмические линейки — всего не перечислишь, но ободрали мы их тогда хорошо, не хуже чем они нас в 1941-1943 гг.

Цель всей этой операции весьма интересная — научить наших специалистов работать так, как работают немцы, и даже лучше их. Поэтому в немецких конструкторских бюро работали и наши инженеры-конструкторы, а в цехах рядом с немецкими рабочими трудились и наши рабочие. В одном из конструкторских бюро (Ресинга) работал Александр Яковлевич Березняк — будущий Главный конструктор ОКБ «Радуга».

Перед немцами была поставлена задача: создать легкий бомбардировщик («150») с заданными параметрами и к заданному сроку. И они сделали такой самолет к 1951 году, два экземпляра. Провели летные испытания (у них были даже летчики-испытатели, в свое время воевавшие на Восточном фронте). Я видел эту машину в 1952 году, сиротливо стоящую за сборочным (восьмым) цехом, не вызывающую ни у кого большого к ней интереса. Не проявляло интереса к этому самолету и наше правительство, но главная цель была достигнута: наши специалисты-инженеры, рабочие и служащие получили прекрасные навыки работы и всю жизнь были благодарны немцам за эту науку. Эти специалисты отличались особой аккуратностью и дисциплиной в работе и очень ценились в коллективах, где потом работали.

К 1952 году немцы, выполнив свою миссию, стали не нужны. Завод перепрофилировался на новую тематику ОКБ А. И. Микояна. Немцев сначала выселили с завода на фабрику-кухню, предоставив им там самый большой зал на втором этаже, а в начале 1953 года их всех переселили в Савелово. Но и там они не задержались. В конце 1953 года, после семилетнего добросовестного труда в СССР, их отправили на Родину.

Немецкие специалисты оставили большой след не только на производстве, но и в быту. Они научили наших людей культурному досугу: организации воскресных прогулок на природу (разумеется, всей семьей), приобщили к водному спорту (байдарочному), зимой — к прогулкам на лыжах, к поведению в быту, торжественной встрече Нового года и многому другому. Пребывание немецких специалистов в Подберезье — это примечательная и поучительная страница истории нашего города.

Хоть я и застал немцев в Подберезье, но ни работать, ни общаться мне с ними не пришлось. А вот с местным населением с первых дней моего прибытия я вступал в тесные контакты и на работе, и в быту, и в общественных местах. Я долго не мог приспособиться к сумбурному тверскому говору («саподи» — сапоги, «пироди» — пироги, «евойный» — его и т. д.), обильно перемешанному с матом. Был поражен частыми пьяными оргиями, в которых принимали участие и женщины. По вечерам в воскресные дни можно было встретить на улицах пьяные компании в сопровождении гармониста. Под монотонную мелодию «Тимони» мужики и бабы смешно притопывали-прихлопывали ногами и горланили нецензурные частушки.

...Я обратил внимание, что приусадебные участки подберезцев были совершенно лишены деревьев — одни огороды. Я спросил кого-то: почему жители сажают в огородах только картошку? Получил в ответ: «Почему не высаживают фруктовые деревья? Они у нас не растут», — категорично заметил собеседник. Чувствовалось, что земля не единственная их кормилица, развращало обилие даров природы — грибы и ягоды в лесу, рыба в Волге (да, тогда еще водилась в Волге рыба). Через десяток лет образованный народ, приехавший сюда со всех городов и всей огромной страны, доказал своим упорным трудом и знаниями, что и на убогой калининской земле можно практически выращивать все. В первых садоводческих товариществах «Заря», «Мичуринец», «Репка» выращивали яблоки, вишни, сливы, богатый ассортимент огородных культур, включая огурцы и помидоры.

СКО. Вхождение в профессию

Я стал работать в серийно-конструкторском отделе завода (СКО) в бригаде спецоборудования. Укомплектован конструкторский отдел, в котором работало около 150 человек, был весьма странным образом: две трети его численности являлись работниками завода, одна треть состояла из конструкторов филиала ОКБ N 155. Они были разбросаны по всем бригадам СКО, так что в каждой бригаде работали по пять-семь конструкторов. Большинство из них прошли отличную выучку у немцев и, как правило, были лучшими специалистами отдела. И не удивительно, что почти все начальники бригад были работниками филиала (Самохвалов, Мельников, Гальперин, Субботин и др.).

Руководил филиалом ОКБ Александр Яковлевич Березняк, он же заместитель главного конструктора. Завод готовился к выполнению очень важного правительственного задания — выпуску нового вида оружия — самолетов-снарядов разработки ОКБ Микояна. Первая серия этих самолетов имела шифр «КС» (крылатый снаряд) и предназначалась для поражения морских целей противника. Самолет имел небольшие размеры (7 метров в длину). Стреловидный размах крыла. Оснащен был мощным турбореактивным двигателем, что позволяло ему развивать в полете сверхзвуковую скорость. Фюзеляж – дюралевый, шасси полностью отсутствовало. По внешнему виду очень был схож с самолетом того времени МИГом, только поменьше габаритами. «КС» — самолет разового применения, дальность его полета не превышала 350 километров. Он подвешивался (две штуки) к носителю — стратегическому бомбардировщику Ту-16, который с помощью своего радиолокатора обнаруживал цель, приближался к ней на расстояние дальности полета «КС» (300 километров) и сбрасывал снаряд в направлении цели. На первой стадии полета «КС» управлялся с носителя, но по мере приближения к цели переходил на самоуправление в пассивном режиме, то есть наводился на цель по отраженному от нее же радиосигналу. Точность попадания в цель была изумительная, что приводило в восхищение летчиков и в уныние моряков. «КС» был начинен сложнейшим для того времени радиоэлектрооборудованием: на нем было установлено две радиолокационные станции (одна в носовой, другая в хвостовой части), автопилот, хитрое взрывное устройство и еще много всяких премудростей, обеспечивающих надежность машины, ее помехозащищенность, неуязвимость. Таков был «КС» — наш первый крылатый снаряд-самолет.

Министерство авиационной промышленности и руководство завода основательно подготовились к выполнению правительственного задания — выпуску нового самолета-снаряда. В 1952 году на завод прибыло более 200 молодых специалистов — инженеров, техников, квалифицированных рабочих. Я с радостью узнал в первые дни после своего приезда, что кроме меня на завод приехали еще трое молодых специалистов из нашего института: Ким Коляда (из нашей группы), Михаил Зубков и Юрий Бычков (из группы «аппараты»). Первые двое, Ким и Михаил, даже работали со мной в одной бригаде. Более того, я встретил здесь человека, с которым и не думал и не гадал встретиться — Ивана Чуприну.

Специалисты съехались со всего Союза: из Москвы, Ленинграда, Казани, Горького, Харькова, Саратова и т. д. Мы быстро перезнакомились друг с другом, образовались компании единомышленников, и это общение с себе подобными сглаживало тяготы нашей жизни в подберезском захолустье: ведь все мы приехали сюда из больших городов, крупных культурных центров. Такого большого наплыва молодых специалистов завод больше никогда не переживал. Не без гордости хочу отметить, что многие их молодых специалистов 1952 года стали крупными командирами производства. Так, Николай Федоров (Казань) стал впоследствии директором нашего завода; Геннадий Савельев (Казань) был главным инженером и директором завода; Иван Чуприна (Ленинград) стал заместителем главного инженера; Борис Кижаев (Казань) долгие годы возглавлял серийно-конструкторский отдел (СКО) и другие.

Задача СКО заключалась в том, чтобы переработать сырую, по существу черновую документацию, поступающую из Москвы, в документы, пригодные для производства (чертежи, инструкции, технические условия и т. д.). Работа эта, надо признать, была далека от творческой, но требовала аккуратности, усидчивости, дисциплины.

Наша бригада насчитывала 17-20 человек и была такой же смешанной, то есть состояла и из работников завода, и из работников филиала. Руководил бригадой Григорий Кузьмич Самохвалов. Это был строгий, весьма экспансивный человек, участник Отечественной войны. Его одновременно и побаивались, и уважали. Уважали за знания и опыт инженера-конструктора, побаивались за вспыльчивость, неуравновешенность характера. В бригаде он поддерживал строгую дисциплину и образцовый порядок. Нужно отметить, что еще в институте нас готовили к напряженной работе и строгой производственной дисциплине. Если сам товарищ Сталин работал до 3-4 часов утра, то подобный режим — работать по 10-12 часов в сутки — устанавливался для всей страны — от министра до простого инженера. Начинали и кончали мы свой рабочий день по заводскому гудку. Конечно, этот гудок не мог сравниться с гудком завода «Азовсталь». Тот гудел, как реактивный самолет и был слышен в округе 15-20 километров. Но и наш гудок-тенорок был слышен в каждом Подберезском доме. Но вот гудок оповещает о конце рабочего дня. Ни один человек в бригаде не поднимается из-за своего рабочего стола до тех пор, пока Самохвалов будет сидеть за своим столом. И только когда бригадир произнесет: «На сегодня все, можно идти по домам», зашумят, зашуршат бумагами утомленные конструктора, убирая свои рабочие места и отправляясь домой. Но часто произносилась и такая фраза: «На сегодня все, можно идти по домам, а Иванов, Петров, Сидоров останьтесь — эту работу надо закончить сегодня». И названные работники беспрекословно подчинялись приказу, зная, что за это им ни отгула, ни вознаграждения — ничего. Работа — превыше всего! Такой подход к делу и определил успех: уже к концу 1952 года появились в сборочном цеху первые «КС».

В нашей бригаде было 4-5 молодых специалистов, и каждого отдали на выучку более опытному конструктору со стажем работы два-три года. Прекрасными работниками, у которых многому можно было научиться, заботливыми старшими товарищами были в бригаде Николай Логинов (он же заместитель начальника бригады), Михаил Шоев, Валентина Маслова и др. Я был отдан под опеку Валентины Павловны Масловой — женщины серьезной, рассудительной, спокойной, порой веселой и насмешливой. Она была всего на два года старше нас, поэтому отношения между нами установились простые, дружеские, равноправные. Я очень благодарен Валентине Павловне за ее заботу обо мне, за ее науку и внимание в те первые месяцы моей трудовой деятельности, когда я начал делать робкие шаги в своей карьере.

Много сделал для нас, молодых специалистов, и Николай Логинов. Он был тоже года на два старше нас, окончил Московский авиационный институт, неглуп, начитан, был к нам внимателен, никогда не проявлял в грубой форме своих начальственных функций, был для нас как бы старший товарищ. Благодаря стараниям Николая (Самохвалов временно отсутствовал) нам (мне, Коляде, Зубкову) установили максимальный для молодых специалистов оклад — 1200 рублей. В те времена это были деньги! Да еще 30 процентов к окладу ежемесячная премия, да частые аккордные работы — выходило 1600-1700 рублей. Если учесть, что на обычных (не оборонных) заводах молодой специалист зарабатывал 200-1100 рублей, то моему восторгу не было предела. И по обычаям того времени мы отметили это событие с первой же получки на фабрике-кухне, с приглашением наших старших товарищей-благодетелей. Так состоялась «прописка» в коллективе.

Радости бытия

Теперь несколько слов о нашей кормилице-поилице — фабрике-кухне. Это огромное двухэтажное здание с тремя залами (правда, третий зал некоторое время занимали немцы): два из них — обычная столовая, а третий (на втором этаже) — вроде ресторана, или зал для командного состава завода. Вся приезжая молодежь да и многие местные жители питались в столовой: и завтракали, и обедали, и ужинали. Дома мы совершенно не обременяли себя приготовлением пищи — хватит, научились за студенческие годы, теперь мы не жалкие голодные студенты, а прилично зарабатывающие инженеры. Обедать и ужинать мы ходили обычно в верхний «привилегированный» зал. Здесь был значительно шире выбор блюд, а главное — здесь был буфет, в котором можно было выбрать почти все, что твоей душе угодно. Особой популярностью у нас пользовалась свиная отбивная с жареным картофелем. Впервые за свои 25 лет я стал отъедаться, я мог заказать все, что хотел. 10-12 рублей вполне хватало на день, конечно, если не пить вино или водку. Так что на питание уходило не более 300-400 рублей (у непьющих), и у нас быстро завелись приличные денежки.

Наиболее слабым местом нашего быта, в буквальном смысле неприглядным, являлась наша одежда. Приехали мы в том, в чем ходили в институте: Я в морском кителе, который мне сшила тетя Надя еще на четвертом курсе, Ким Коляда в военной гимнастерке и военной шинели вместо пальто. Плохо были одеты и Зубков, и Бычков, и другие ребята. Поэтому, как только у меня через полтора месяца скопилось 2000 рублей, я тут же отправился в Москву за одеждой. Из Москвы я приехал «как денди лондонский одет»: на мне была темно-синяя велюровая шляпа, новый галстук, серый венгерский костюм и темно-синий (тогда очень модный) шерстяной плащ. Когда я вошел в свою комнату в общежитии, ребята — Вадим и Иван, раскрыв широко глаза и рты, долго стояли молча, не узнавая меня. К Новому году я сшил в Москве прекрасное, самое модное в те времена пальто из темного драпа. Так что через полгода я был прилично одет и мог появляться без стеснения в любой компании, в любом общественном месте.

Жизнь в общежитии проходила тихо, мирно и спокойно. Товарищами по комнате я был доволен. Вадим Смирнов был младше меня на шесть лет. Это был крепко сложенный парень, среднего роста, белобрысый — чисто русская натура. Он обладал неплохим голосом (тенор) и часто выступал с сольными номерами на самодеятельных концертах в клубе. По характеру покладистый, добрый — одним словом, Смирнов. В скором времени Иван уехал из Подберезья, и на его место к нам пришел Юрка Малинковский. С Юркой мы работали в одной бригаде и уже подружились, так что его появление в нашей комнате не случайность. Юрка был младше меня на семь лет, тоже среднего роста, худ, волосы черные; в нем чувствовалось что-то южное — то ли кавказское, то ли молдавское, то ли южноукраинское, но крепко обрусевшее в Москве. Характер у Юрки совсем не такой покладистый, как у Вадима. В любом вопросе он старался докопаться до истины, часто вступал и с Вадимом, и со мной в полемику. В целом парень был развитой и неглупый, его ценили на работе как толкового работника. Так что в нашей комнате я был старшим и по возрасту, и по знаниям (Юрка тоже был техник), и в известной степени и по опыту жизни. Это старшинство мои товарищи признавали за мной, и мы крепко сдружились.

В соседней комнате нашей квартиры жили Юрка Бычков, Ким Коляда и еще двое не из наших пенатов. И вот Юрка Бычков внес в нашу тихую общежитскую обитель некоторую сумятицу: на октябрьские праздники он уехал к себе домой на Украину и вдруг через три дня возвращается в общежитие с молодой женой. Все жильцы нашей квартиры ходили в смущении: поздравляли Юрку, но в душе сочувствовали — где жить бедолагам? Решение своей же проблемы нашел сам Юрка: «Ребята, разрешите нам поселиться на кухне...» «Да ради Бога, — обрадовались мы, — живите на здоровье, все равно никто не кухне ничего не готовит, так, чаек иногда». Затащили мы на кухню Юркину кровать (кухня была не более четырех квадратных метров), кое-как ее разместили, правда, после этого дверь на кухню стала открываться только на одну треть своего хода, и молодожены проникали в свое гнездышко-келью только бочком — между приоткрытой дверью и раковиной. Вот так, с маленькой кухоньки начинал свою карьеру Юрий Аркадьевич Бычков, будущий кандидат технических наук.

Прошло два месяца, наступил праздник Октябрьской революции 7 ноября. Многие из ребят разъехались по домам, и праздник для меня ожидался скучным, одиноким. А тут вдруг М. Зубков приглашает съездить с ним на праздники в Москву. У него там брат, есть где остановиться. Я с радостью дал согласие, и мы поехали. Описать праздничную демонстрацию тех лет в Москве невозможно — это надо было видеть. Сотни тысяч, миллион москвичей от разных предприятий колоннами вливались с Манежной на Красную площадь в три потока. Колонны ярко украшены всеми праздничными атрибутами. На Манежной площади стояла вся милиция Москвы. Они регулируют очередность выхода колонн на Красную площадь и сдерживают натиск толпы зевак. В эту толпу зевак на Манежной площади удалось пробраться и нам с Мишкой. Демонстрация уже подходила к концу — было 14-15 часов. Мы попытались пристроиться к одной колонне, другой, третьей, чтобы пройти по Красной площади. Но не тут-то было: в каждой колонне были бдительные стражи, которые не допускали в строй чужих — не дай Бог, они пристраиваются со злыми умыслами!

Наконец попалась колонна, где стражники были, очевидно, беспечные люди, и мы пошагали с ними на Красную площадь. Нам повезло — наша колонна проходила у самого Мавзолея. На трибуне Мавзолея стояло очень много народа, но все наши взоры были прикованы к нему — вождю всех трудящихся товарищу Сталину. Он стоял в военной форме Генералиссимуса, очень маленького роста, лицо его, несколько испорченное оспой (зрение у меня тогда было прекрасное), казалось, ничего не выражало — устал. Что началось твориться в колонне! Все до единого с выпученными глазами, не отводя взора от вождя, начали кричать в экстазе: «Товарищу Сталину — ура!», «Да здравствует, товарищ Сталин — ура!», «Слава Сталину — ура!». Так как колонна, увидев Сталина, обалдела от радости и замедлила шаг, то нас тут же стали подгонять переодетые в штатское стражники, вытянувшиеся цепочкой между колонной и Мавзолеем: «Быстрей проходи! Быстрей проходи!», по-змеиному шипели они на истинно счастливых людей, чем мерзко портили нас святую обедню. Вся вакханалия у Мавзолея продолжалась 30-40 секунд, и вот наша колонна скатилась к Василию Блаженному и рассыпалась. Мы с Мишей еще долго находились под впечатлением от увиденного и пережитого. А как нам завидовали дома друзья и сослуживцы: мы видели живого Сталина! Да, видели, но жить ему осталось всего четыре месяца.

Новый 1953 год мы встречали на балу, организованном в «аристократическом» зале фабрики-кухни. Это, пожалуй, был первый в моей жизни бал — как у Натальи Ростовой. Здесь было все: огромная, украшенная игрушками и сверкающая разноцветными огнями елка; сервированные на четверых столики; обилие музыки (радиола, баян); но главное — здесь собрался цвет завода, почти вся его интеллигенция. Уже до 12 часов, после усердных проводов старого года, началась передвижка столов: сдвигали три-четыре стола вместе, и организовывалась веселая и шумная компания, иной раз даже очень веселая. В результате такой «рокировки» столов вся наша компания оказалась вместе: я, Вадим, Юрка Малинковский, мой приятель по институту Володька Завальный (приехал из Москвы) и все наши горьковчанки, включая и Люсю Мельникову. Здесь я впервые танцевал с Люсей (моей будущей женой) и отметил (но без особого сожаления), что танцовщица она неважная — словом, не балерина: партнера слушается плохо, тяжела в движениях... Ну, ничего, думаю, это не такой уж большой недостаток. Сам же я, хотя и мало танцевал, танцы очень любил, особенной страстью я пылал к аргентинскому танго, медленному величественному танцу. Танцевали в те времена еще два танца: фокстрот и вальс. Вот и весь репертуар, но для нас он был вполне достаточен.

За год работы приехавшая в 1952 году в Подберезье молодежь преобразила духовную жизнь поселка. Среди этой молодежи оказалось много талантливых, энергичных, способных что-то творить ребят. Я уже упоминал, что Вадим Смирнов обладал прекрасным голосом, Николай Федоров увлекался художественным чтением, особенно проникновенно он читал «Василия Теркина» Твардовского. Чуть позже к нам присоединился талантливый драматический актер, но по иронии судьбы ставший инженером, Николай Пугачев и др. Были среди нас и музыканты, и художники, и поэты.

В инициативную группу входили Дорошин, я, Ким, Юра Теглев и другие товарищи. Мы организовывали вечера танцев, тематические вечера, вечера художественной самодеятельности, но наибольшим успехом у жителей поселка пользовалась «световая газета». Создание этой газеты — коллективный труд всей творческой организации. Сначала наши корреспонденты собирали критический материал из жизни поселка или завода, затем наш художник изображал каждый факт в виде карикатурного рисунка на бумаге; к этим рисункам группа «поэтов», к которой принадлежал и я, составляла сатирические тексты, чаще всего в стихах. Затем рисунки с текстом поочередно через специальный проектор показывались на киноэкране в Клубе со звуковым и музыкальным сопровождением через магнитофон. Успех был потрясающий. Во-первых, потому, что все увиденное и услышанное зрителями было им хорошо знакомо и многих касалось непосредственно, во-вторых, потому, что те, кого критиковали, зачастую находились здесь же в зале — им было не до смеха.

Так как все мы были тогда еще комсомольцами, а многие из нас даже были членами бюро комитета ВЛКСМ завода, то вся эта работа зачислялась в актив комсомольской организации. А мы и не возражали. Так мы работали несколько лет, пока творческий коллектив не распался: ребята переженились, девушки вышли замуж, и появились проблемы у каждого куда более сложные, чем организация досуга молодежи.

Уход на производство

...5 марта не стало Сталина. После его смерти конец света не наступил, жизнь продолжалась, даже каким-то свежим ветерком повеяло, правда, еще слабым. Смерть ли Сталина стала тому виной (Березняк утверждал, что да) или другие мотивы, но переезд филиала ОКБ в г. Новосибирск не состоялся. Более того, руководство Министерства решило его совсем расформировать: всем работникам филиала ОКБ предложили перевестись на завод, оставаясь в СКО на прежних местах и в прежних должностях. Многие так и сделали. Но А. Я. Березняк, ставший впоследствии одним из ведущих авиаконструкторов Союза, проявив упорство, мудрость и дальновидность, добился разрешения оставить костяк филиала, в который вошли лучшие конструктора — всего человек десять. Прошли годы, и из этой десятки избранных организовалось мощное конструкторское бюро со своей тематикой, своим опытным заводом, лабораториями, вычислительным центром — МКБ «Радуга».

...Я, конечно, не мог претендовать попасть в число избранных А. Я. Березняком «зубров», но и оставаться в СКО мне страшно не хотелось: никакого творчества — бумаги, бумаги, бумаги... Я — инженер, меня тянуло к живой технике. И вот мы с Кимом Колядой решили устроиться в цех N 9 — контрольно-испытательный цех (КИЦ), и где-то к середине апреля 1953 года мы стали в нем мастерами. В этот цех изделие «КС» поступало после сборки для окончательной проверки и настройки бортового электрорадиоспецоборудования. Отсюда готовое изделие, законченное и опломбированное, поступало в цех покраски и далее — на склад готовой продукции. Здесь я впервые и увидел, проработав на заводе уже семь месяцев, серебристого красавца — «КС». Цех N 9 был архисекретным на заводе, работало в нем в то время не более 80 человек. Доступ в него работникам из других цехов и отделов был крайне ограничен. Работа на секретных предприятиях, в том числе и на нашем заводе, была поставлена так, что работник знал и мог получить секретную документацию только на ту систему, с которой он работал. И только в цехе N 9 можно было получить секретную документацию на все системы самолета, правда, этим правом пользовался очень ограниченный контингент инженерно-технического состава.

Работа в цехе N 9 мне очень понравилась. О лучшем я и не мечтал. О своей приверженности к этому цеху и интересной работе говорит тот факт, что я здесь отработал 15 лет и ушел на другую работу с должности начальника этого цеха. За эти годы через мои руки прошло много изделий. За «КС» последовали «КСС», «КС-7», «А-7», «П-15», «ПМ», «Х-20», «К-10», «Х-22» и другие, — все не перечислишь. Но любовь к первенцу — «КС» — осталась на всю жизнь: на нем я учился, постигая сложные азы авиационной техники, он помог мне стать инженером и специалистом своего дела.

Попав в новый коллектив, я присматривался к людям, к окружающей обстановке. Удивило меня то, что в цехе инженерно-технического персонала было больше, чем рабочих, сложность работы требовала именно такой раскладки сил: основную работу выполнял инженер или техник, рабочий был как бы подручным у мастера. Здесь собрался цвет завода, лучшие его кадры — как инженеры, так и рабочие. Я обратил внимание, что многие рабочие прошли школу выучки, работая в свое время с немцами. Они отличались высоким профессионализмом и дисциплинированностью, среди них были просто самородки. Так, через несколько лет работы в цехе некоторые рабочие, не имея специального образования, стали мастерами, например, Шамкин, Голиков, Захаров, Коромыслов. Инженерный состав цеха тоже вызывал удивление: дипломированных инженеров было мало — человек 8-10, остальные техники на инженерных должностях и даже практики со средним образованием. Последние обладали большим опытом практической работы и природным даром работы с людьми. Среди них особенно выделялись Михаил Смирнов, Анатолий Красилов и Владимир Татаринов. Самым примечательным среди них был Татаринов. Бывший моряк, участник Отечественной войны, еще на флоте освоил работу с радиолокационными станциями, даже ездил в Англию на стажировку (и это все во время войны). Фанатик в работе, он мог днями и ночами оставаться в цехе, докапываясь до истины. Пока мы, дипломированная «зелень», постигали азы практический работы, он был, пожалуй, ведущим специалистом в цехе, даже занимал высокие должности: сначала был руководителем группы радистов, затем стал зам. начальника цеха. Пользовался бесспорным уважением в коллективе. Через несколько лет подросло и профессионально окрепло молодое инженерное пополнение, и у Татаринова хватило такта и мудрости отказаться от ведущих должностей и перейти на скромную работу старшего мастера.

Были оригинальные ребята и среди дипломированных инженеров, например, Лев Черкашин. Сибиряк, окончил Московский авиационный институт, неглуп, хороший специалист, по натуре своей добрый и даже застенчивый человек. В работе перевоплощался — становился серьезным и требовательным. С 1960 по 1967 гг. возглавлял наш цех.

...Не менее интересной личностью был и Алексей Дорошин. Закончил в 1952 году Ленинградский электротехнический институт. Был умен и начитан, с хорошо поставленной речью. Рыжий, высокого роста, одевался всегда со вкусом, но небрежно. Он у нас в цехе был как бы идеологом. Многие брали с него пример в поведении, повторяли его крылатые фразы, подражали ему в одежде. Так, темно-синяя шляпа и темный макинтош или плащ стали, можно сказать, униформой для мужчин цеха N 9, — так ходил Дорошин. След в жизни цеха и поселка пятидесятых годов оставил заметный — «дорошинский».

И еще об одном человеке у меня осталась на долгие годы добрая память и уважительное отношение — о первом начальнике цеха N 9 Евгении Николаевиче Куликове (цех был им организован в марте 1952 года). Он был всего на девять лет старше меня, но, казалось, на голову опытнее всех нас, технически грамотнее. По образованию он был инженер-радист, в работе фанатик, а этот фанатизм, а может быть, лучше сказать — любовь к работе он привил многим своим подчиненным. Умел вести за собой людей и вдохновлять их на труд личным примером в работе. Работа и жизнь были для него синонимами.

Много и других замечательных людей работало в цехе, жаль, обо всех невозможно рассказать. Коллектив был дружный, сплоченный, работящий — в цехе практически никогда не было нарушений трудовой и производственной дисциплины. Жизнь моя стала, я бы сказал, более целеустремленной, более осмысленной и даже более веселой. Смущал только характер работы: если в СКО мы с утра до вечера работали в одном интенсивном режиме каждый день, то здесь неделю-две, а то и больше в цехе совсем не было работы, а во второй половине месяца начиналась штурмовщина — работали и днем, и ночью в три смены и за 10-13 дней выполняли месячную программу. И такой режим работы из месяца в месяц, из года в год. Так в лихорадочном ритме работала почти вся промышленность Союза.

...Наш поселок постепенно начал благоустраиваться, хорошеть. В торжественной обстановке был заложен первый камень в фундамент больничного комплекса (камень заложил сам директор С.И. Белиловский), заканчивалось строительство третьего в Подберезье четырехэтажного дома по ул. Октябрьской (между домами N 19 и N 23). В связи с отъездом немцев из Подберезья освободилось несколько десятков финских домов, в которых поселились работники завода. Получили жилье и многие молодые специалисты, правда, в основном семейные. Словом, поселок начал делать первые шаги к становлению в будущий город, контуры которого еле-еле начали обозначаться.

В тоже время на правом берегу Волги, в трех километрах от поселка Большая Волга в сосновом бору развивался и набирал силы не менее интересный и важный объект, ставший впоследствии главным предприятием города — Объединенный институт ядерных исследований. Появился этот объект в этих глухих местах в 1946 году, когда наша страна лихорадочно торопилась, создавая свой атомный щит. Сначала была построена площадка ЛЯП (Лаборатория ядерных проблем), затем несколько лет спустя — ЛВЭ (Лаборатория высоких энергий). При объекте был небольшой поселок, состоящий из коттеджей и двухэтажных небольших домиков. Поселок был так мал, что в течение получаса его можно было обойти вдоль и поперек. В нем было всего несколько коротеньких улочек. С севера на юг — Трудовая, Жолио-Кюри, Советская, Инженерная и Вавилова, а с востока на запад — Курчатова и Мира. Объект этот относился к всесильному в те годы Министерству среднего машиностроения (атомная промышленность) и довольно строго охранялся. Поселок даже был закрыт для посещений и глаз посторонних: единственная дорога, ведущая в этот поселок из Большой Волги, охранялась при въезде в него нарядом милиции и постом. Строили этот объект, как и многое в стране, заключенные. И косточек русских там лежит, может быть, чуть поменьше, чем по берегам канала Москва — Волга. Словом, сосед у нас был серьезный, но, несмотря на строгую охрану, мы быстро освоили магазины поселка Иваньково (так он назывался). Здесь снабжение было значительно лучше, чем у нас, а охрана к нам, подберезским, относилась снисходительно: покажи паспорт и иди, куда тебе надо.

Страна жила бурной, энергичной, интересной жизнью. В начале октября 1957 года мир потрясла ошеломляющая весть: в Советском Союзе запущен впервые в истории человечества искусственный спутник Земли. «Как? — восклицал удивленный Запад. — Россия, которая еще недавно лежала в руинах после страшной разрушительной войны, и вдруг запускает искусственный спутник Земли, обогнав быстроногую Америку?!» Невероятно, но факт! Сам спутник представлял собой небольшой шар весом 83 кг, на котором был установлен передатчик, посылающий на Землю «пикающие» сигналы. Каждый день по радио объявляли время, когда спутник будет пролетать над тем или иным городом, страной в ночное время. Тысячи советских граждан выходили на улицу, устремляли восхищенный взор в небо и восторженными возгласами провожали катящуюся по ночному небосклону яркую звездочку. Мы гордились подвигом своего народа, гордились своей наукой, своим Отечеством!

...Скинув сталинские путы, наша страна глубоко вздохнула всей грудью и широко зашагала по пути прогресса, быстро догоняя Америку и Запад. Советский Союз удивлял мир своими достижениями в области космической техники, атомной энергетики, во многих областях науки (вспомним великих корифеев — С. П. Королева, И. В. Курчатова, М. В. Келдыша и др.). Но, пожалуй, самый главный козырь партии — социальная политика, политика существенного повышения благосостояния советского народа. К концу пятидесятых наша страна уже полностью преодолела экономическую разруху, вызванную страшной войной, а по объемам промышленного производства в несколько раз превосходила довоенный уровень. Началось массовое производство товаров народного потребления — холодильников, пылесосов, стиральных машин, телевизоров, легковых автомобилей, одежды и других предметов быта. Полки продовольственных магазинов ломились от изобилия, широкого ассортимента продуктов питания.

Большую часть товаров народного потребления выпускали предприятия оборонного значения. Так, например, наш завод в течение одного года (1954) освоил выпуск детских колясок, кроватей с панцирными сетками, бидонов для молока, несколько позже — сувениров и др. Все товары, как промышленные, так и продовольственные, были в избытке и по доступным для простого труженика ценам. Так, например, легковой автомобиль «Москвич» стоил 9000 рублей, что составляло около пяти моих месячных заработков. Автомобиль «Победа» стоил 16000 рублей. Для сравнения приведу следующие цифры: в восьмидесятых годах, когда я покупал свой первый автомобиль «Жигули», мне пришлось заплатить за него 18 месячных моих заработков, а я относился тогда к категории высокооплачиваемых работников.

В стране развернулось невиданное доселе по своим масштабам жилищное строительство. В нашем городе (пока еще Иваньково) уже была завершена застройка ул. Октябрьской шестью четырехэтажными многоквартирными домами, начал формироваться 4-5-этажными домами проспект левобережья — улица Центральная, завершено было строительство главного корпуса больничного комплекса и др. Для ускорения и удешевления жилищного строительства Госстроем СССР был разработан упрощенный проект квартир для проживания одной семьи. Эти квартиры в народе окрестили «хрущевками». Это сейчас, когда воздвигаются 9- и 14-этажные дома с квартирами повышенной комфортности — лифт, мусоропровод, лоджии, паркет и другие атрибуты последнего слова цивилизации, к «хрущевкам» такое пренебрежение. Тогда же, когда миллионы семей ютились в коммуналках, казармах, бараках и прочих лачугах-вигвамах, «хрущевка» была пределом мечтаний любой семьи, особенно молодой.

...Жизнью я был очень доволен: у меня была любимая работа, я стал одним из лучших специалистов в цехе, пользовался уважением товарищей по работе; у меня замечательная семья, в которой я души не чаю; есть жилье со всеми благами цивилизации. Что еще нужно человеку, детство и юность которого прожиты в нищете и голоде? Я чаще и чаще стал задумываться, а кем бы я был, потомок кубанских крестьян, если бы в России не произошли революционные перемены 1917 года? Наверное, в лучшем случае отец передал бы мне свою профессию столяра. Да стал бы и сам отец столяром, не будь в двадцатых годах индустриального подъема в стране?

Подготовка к политзанятиям

1959 год был отмечен примечательным для меня событием, которое существенно повлияло на всю последующую жизнь, на мою карьеру, на мой образ мыслей, — я вступил в Коммунистическую партию Советского Союза.

...Я всем сердцем воспринимал те великие преобразования, которые буквально потрясли нашу страну в пятидесятые годы; радовался весомым успехам нашей Родины и всей душой стремился в меру своих сил и возможностей принять участие в этой гуманной и грандиозной стройке — строить счастливую жизнь для себя и людей.

В те времена в партию принимали лучших из лучших. Это потом, в семидесятых брежневских, в партию стали принимать по разнарядке сверху: такой-то процент рабочих, такой-то крестьян, такой-то служащих и т. д. Это открыло не лазейку, а целые ворота для проникновения в партию карьеристов, прохиндеев и даже преступников, которые позже опорочили партию и активно содействовали ее развалу.

Когда мне предложили вступить в партию, я счел это предложение большой честью для себя и с радостью согласился. Так что в партию я вступил осознанно, разумеется, без принуждения; в заявлении, как было тогда принято, я написал: «...хочу быть в первых рядах строителей коммунистического общества».

...В Иванькове жизнь струилась тихими провинциальными ручейками. Но в 1960 году вышел Указ Президиума Верховного Совета Российской Федерации о слиянии двух городов, находящихся на противоположных берегах Волги, — Иваньково и Дубно — в единый город Дубна Московской области. Так с декабря 1960 года началось новое летоисчисление в истории нашего города. В этот же год в моей пока еще скромной карьере тоже произошли изменения: меня повысили в должности, я стал начальником участка — руководителем коллектива в 25-30 человек

...Осенью того же года состоялся 22-й съезд Коммунистической партии Советского Союза. Съезды партии играли исключительную роль в жизни советского народа, оставляли глубокий след в истории нашего государства, очень часто кровавый. Главный итог этого съезда — принятие новой, третьей программы Коммунистической партии. По мнению наших идеологов-обществоведов, вторая программа, ставившая перед партией задачу построения социализма, уже завершена — социализм, мол, в нашей стране победил полностью и окончательно. Третья программа ставила перед коммунистами задачу на завершающем этапе великой борьбы — построение коммунистического общества в СССР. Достичь этого идиллического будущего, голубой мечты человечества предполагалось через 20-30 лет. У будущих поколений наверняка возникнет вопрос: что это — глупость или авантюра власть предержащих? Пожалуй, ни то и ни другое. Предпосылки поверить в эту идею были, и весьма существенные. И многие поверили, очень многие.

На 22-м съезде вновь подвергся обсуждению культ личности И. Сталина с еще большей разоблачающей силой, чем в 1956 году на 20-м съезде. Стали достоянием общественности потрясающие злодеяния этого тирана «всех времен и народов». Было принято решение — убрать из Мавзолея забальзамированный труп И. Сталина и предать его земле здесь же, на Красной площади у Кремлевской стены. Я никогда не был приверженцем И. Сталина, воспринимал его трагедийно-личностно. Пройдут годы, пройдут десятилетия, и величие Сталина как государственного деятеля ярко высветится на исторической палитре. И сейчас свое отношение к И. Сталину я выражу словами поэта В. Бокова:

Что теперь со мною — не пойму,

От ненависти пришел я к лояльности.

Тянет и тянет меня к нему,

К этой кавказской национальности.

После 22-го съезда Центральный Комитет разослал во все инстанции партийной иерархии директиву: провести кампанию по сносу памятников И. Сталину. Следует отметить, что по городам и весям Советского Союза было натыкано столько памятников вождю — и больших, и малых, порой в самых несуразных местах, например, у коровников, свинарников и т. д., что люди спотыкались об них. Один из самых грандиозных памятников И. Сталину стоял у нас на берегу канала Москва — Волга. На предприятиях города прошли собрания и митинги в поддержку решения правительства о судьбе памятника. Справедливости ради замечу, что раздавались голоса и в защиту памятника, что его следует рассматривать как шедевр современной монументальной скульптуры, как памятник тем сотням тысяч несчастных русских людей, на чьих костях и стоит этот колосс. Украшают же прекрасный город на Неве памятники Петру I, Екатерине II, Николаю I и др. Но эти робкие голоса потонули в массе всеобщего гнева — разрушить памятник злодею до основания! И вот на гранитную шею вождя набросили петлю из стального троса, и несколько гусеничных тракторов всей своей мощью многосотенных лошадиных сил предприняли попытку завалить монумент. Да не тут-то было — строили ведь на века. Через день-два город стали потрясать огромной силы взрывы, разбудившие всех его жителей (дело было в 5-6 часов утра), и от памятника вождю остались только гранитные осколки, долгие годы потом валявшиеся в лесочке на Большой Волге.

Повороты судьбы

В 1962 году наш начальник цеха, мой друг и приятель Л. Черкашин, уезжал в Москву, но, уходя, он рекомендовал руководству завода на должность начальника цеха N 9 мою кандидатуру. От неожиданности я сначала даже стал отказываться от предложения, но, пораскинув умом, дал согласие: ведь я работаю в цехе уже 14 лет, стал специалистом своего дела, знаю досконально технологию обработки бортового оборудования наших изделий, люди меня уважают. Да и следует отметить, что бывшие молодые специалисты 1952 года уже давно начали занимать командные высоты на заводе. После совета с домашними я дал согласие стать во главе цеха.

Дела на новом поприще складывались у меня хорошо, и в скором времени я, к удивлению своему, отметил, что быть организатором работ для меня посильная задача.

... Приближалась знаменитая дата в жизни нашей родины — пятидесятилетний юбилей Великого Октября. Вся страна в патриотическом возбуждении готовилась к встрече праздника, готовился и наш завод. Министерство авиационной промышленности разрешило заводу для организации праздничных торжеств использовать часть своей прибыли. Закипела работа в цехах. Началось производство всех видов оружия времен гражданской войны: сабли, маузеры, винтовки, пулеметы «Максим» и даже бронепоезд и крейсер «Аврора» чуть ли не в натуральную величину. Разумеется, все это были деревянные макеты. Были изготовлены сотни транспарантов с лозунгами всех эпох советской власти — от «Вся власть Советам» до «Слава покорителям космоса». Словом, создали к празднику такой «арсенал», что им можно было бы «вооружить» добрый полк. Организаторам и художественным руководителям предстоящего праздничного театрализованного шествия был секретарь партийного комитета завода Николай Пугачев. Я упоминал уже об этом человеке: инженер-химик по образованию, артист по призванию, а вот теперь партийный работник по долгу совести. Николай был колоритной, даже незаурядной личностью.

...Настал долгожданный торжественный день — 7 ноября 1967 года. Праздничная колонна демонстрантов растянулась на целый километр — от проходной завода по улице Жуковского до школы N 1 по улице Макаренко. Впереди торжественно «плыла» «Аврора», за ней в бодром марше шествовали солдаты, красногвардейцы, матросы с винтовками на плечах, с гранатами у пояса и крест-накрест пулеметными лентами на груди. Над ними броско гласил транспарант: «Долой Временное правительство!». За героями штурма Зимнего дворца следовала конница Буденного во главе с самим «Семеном Михайловичем» на лихом коне. Бравые конники были в буденовках, длинных, до пят шинелях и с шашками на боку. За буденовцами катилась легендарная чапаевская тачанка, запряженная тройкой гнедых. На облучке сидел «Петька». «Анка», прильнув к прицелу пулемета «Максим», брала «на мушку» мнимых беляков, рядом величественно стоял «Василий Иванович» и перстом указывал, куда надо сосредоточить огонь. За боевой колесницей в грозном величии шел бронепоезд, попыхивая дымом из трубы. И чего только не проплывало перед восхищенными глазами тысяч левобережцев! Здесь зримо воспроизводилась вся история становления Советского государства: и героика строителей Днепрогэса, и папанинцы, и огненные военные годы, и освоение целинных земель, и покорение космоса, и еще многое-многое другое.

Чтобы это красочное запоминающееся действо увидели как можно больше жителей города, колонна демонстрантов прошла по многим улицам левобережья, прежде чем выйти на площадь Космонавтов. Наконец «Аврора» с Октябрьской улицы развернулась на 8 румбов вправо и взяла курс по улице Центральной к площади Космонавтов, где находилась трибуна с руководством завода и города. (Накануне праздника жители города получили замечательный подарок — был открыт новый, самый большой в городе, на 1100 мест Дворец культуры «Октябрь».) Около часа продолжалось театрализованное представление на площади Космонавтов — с выстрелом «Авроры», штурмом Зимнего и прочего. А когда площадь освободилась от демонстрантов, вдруг на нее въехал броневик — с очень похожим на самого себя, стоящим во весь рост «Владимиром Ильичем Лениным».

Закончился этот изумительный праздник большим фейерверком в вечернем небе. Больше так торжественно, с таким размахом никогда не отмечался главный праздник страны — 7 ноября.

...В 1968 году у нас на заводе сменилось высшее руководство. Прежний директор Шукст был переведен на другую работу в Москву, а новым директором был назначен Николай Федоров. Шукст стал директором в 1960 году после ухода на пенсию старика Белиловского. Белиловский был директором от Бога. Он обладал исключительной эрудицией, незаурядным ораторским искусством, талантом организатора, умением расположить к себе любого собеседника — будь то рабочий или начальник. Это был интеллигент до мозга костей, что, впрочем, не мешало ему в узком кругу своей заводской братии загнуть такой крутой мат, что слушатели просто млели от умиления — бальзам на русскую душу. Но время неумолимо безжалостно как к талантливым, так и к глупцам.

Конечно, на фоне авторитета Белиловского Шукст выглядел фигурой значительно менее яркой, но в целом это был неплохой директор. Может быть, он был бы и очень хорошим директором, если бы не его странная черта характера: он с удивительной способностью отталкивал от себя окружающих. Нет, он не грубил, не матерился — он культурно и вежливо читал подчиненным наставления («слушайте и запоминайте»), от которых бывалым начальникам цехов скулы сводило, как от зубной боли. Поэтому молодое поколение руководящего состава завода, к которому относился и я, с удовлетворением восприняли приход нового директора — своего однокашника. «Старики», которые составляли уже меньшую часть руководства завода, отнеслись к молодому, 39-летнему назначенцу скептически: не прошел производственной закалки в цехах, долгое время был оторван от заводских дел партийной работой и пр.

Николай Федоров пришел на завод молодым специалистом вместе со мной в 1952 году. И сразу же его фамилия замелькала среди руководящей номенклатуры завода: начальник бригады СКО, заместитель начальника цеха, заместитель начальника производства, начальник СКО. Затем, в начале шестидесятых, его карьера круто меняет направление — он уходит на партийную работу: сначала секретарем парткома завода, затем секретарем горкома и, наконец, первым секретарем горкома. Вот с этой последней должности летом 1968 года он и вернулся на завод директором.

Одновременно произошли кадровые изменения и в парткоме нашего завода. Секретарь парткома Николай Пугачев ушел на другую работу, а его обязанности стал исполнять временно, до осенних выборов заместитель секретаря Сергей Заикин.

...В ноябре я был в отпуске в Сочи. И вот за неделю до отъезда домой я вдруг получаю от директора завода телеграмму: «Срочно возвращайся в Дубну по производственной необходимости. Федоров». Я сразу понял, что причина моего досрочного отзыва из отпуска не в производственных проблемах: мой цех работал как часы — там кудесничали специалисты высочайшего класса, и отсутствуй начальник еще месяц-два, цех все равно выполнял бы задания. Смутно я догадывался, в чем причина, но не мог этому поверить.

Домой прибыл поздно вечером и сразу же с тревогой в голосе спросил у жены, знает ли она, зачем меня вызвали досрочно из отпуска? Она спокойно, не разделив со мной тревоги, ответила: «Точно не знаю, но ходят слухи, что тебя хотят избрать секретарем парткома завода». То, о чем я смутно догадывался, чего боялся и очень не хотел, может со мной случиться. Господи, боже мой! Ну, какой же я партийный работник?! Этой работы я не знаю, никогда о ней и не помышлял. Мой удел — техника, радио, электроника — это мое призвание, это мое будущее.

Утром я отправился к Федорову. С Николаем у нас давно установились добрые приятельские отношения, мы очень хорошо знали друг друга. Поэтому я сразу догадался, откуда у этой затеи «выросли ноги»: «старики» в известной степени были правы, утверждая, что Федоров еще не готов возглавить наш завод, поэтому он искал себе помощников-единомышленников, способных поддержать его в начале многотрудного директорского пути. И первое, что он решил сделать, — укрепить тылы обширного производственного фронта: заручиться поддержкой партийной организации завода. Тактический маневр, безусловно, правильный, но я не предполагал, что мне в этой операции предложат генеральную должность.

«Что, Николай Павлович, не дал догулять мне отпуск у самого синего моря?» — спросил я Федорова. «Да вот попал ты в поле зрения горкома партии: хотят рекомендовать тебя на должность секретаря парткома завода», — ответил Н.П. Федоров. «Неужели я такой плохой начальник цеха, что ты хочешь избавиться от меня?» — наступал я. «Да что ты, дружище, на это место выдвигают лучших из лучших, и я тут ничего поделать не могу. Все мы ходим под партией, как под Богом», — слукавил Николай Павлович. Ушел я от Федорова еще более удрученный.

Н.П. Федоров                                       

Э.Н. Величко

В тот же день я встретился с первым секретарем горкома партии Эдуардом Николаевичем Величко. Это был исключительного обаяния человек: общительный, душевный и весьма скромный в поведении. В должности первого секретаря он работал всего несколько месяцев (после Федорова), и в манере его поведения не чувствовалась еще сила большого начальника. Правда, и позже он никогда не выставлял на передний план в качестве аргумента убеждения свой высокий государственный пост. Первая беседа закончилась безрезультатно: я от предложения отказывался, ссылаясь на полную некомпетентность в партийных делах; он настаивал на своем, убеждая меня в том, что партийным работником можно стать, только работая на партийной должности, что не каждому это дано, а вот я, мол, подхожу для этой важной миссии и т. д. и т. п. По его просьбе встретились на следующий день. Я снова упорно отказывался: я, мол, инженер и профессию свою не хочу менять; он взывал к моей партийной совести, к партийному долгу — я, мол, тоже инженер, а вот несу же свой партийный крест. В конечном итоге он мне дал еще денек подумать. В третий раз, когда мы встретились в Величко, я дал согласие. «Ну, вот и по рукам, вот и прекрасно! Будем работать вместе!» — весело воскликнул Величко, пожимая мне руку.

Партком: первые шаги и партийные будни

Партийная отчетно-выборная конференция состоялась в конце ноября в большом зале Дворца культуры «Октябрь». Заводская парторганизация в то время насчитывала около 1500 коммунистов, а в зале присутствовало более половины ее состава. И, пожалуй, каждый делегат конференции уже знал, кого прочат в секретари парткома.

...Выборы партийного комитета прошли без эксцессов: все кандидаты, включенные в списки, в том числе и я, были избраны в состав парткома — всего девять человек. Сразу же после окончания собрания Э. Величко собрал вновь избранный партком и предложил мою кандидатуру на должность секретаря. У членов парткома возражений не было — единогласно! Первый секретарь поздравил меня с избранием на столь ответственную партийную должность и уступил мне председательское место. Я предложил избрать заместителем секретаря парткома Леонида Петровича Малова, который уже полгода проработал в этой должности. И это предложение не встретило возражений — тоже единогласно. На этом решили первое заседание парткома завершить.

...Я трудно схожусь с людьми, но уж, коль сошелся и сжился, то и трудно расстаюсь. Трогательно простился я с коллективом цеха N 9, с которым 15 лет делил и радости, и огорчения, который вывел меня на эту большую орбиту и отправил в неведомый мне мир.

Партийный комитет завода находился в здании проходной на втором этаже и занимал всего четыре комнаты. В самой большой комнате проходили заседания парткома. Она же служила и кабинетом секретаря парткома. К ней примыкала маленькая приемная, где располагалась секретарь-машинистка. Рядом находился кабинет заместителя секретаря Малова, а в четвертой комнате размещалась парткомовская библиотека, она же служила и кабинетом политпросвещения. Здесь бессменно уже долгие годы властвовал Федор Филиппович Романов — человек интересный, глубоко знающий теорию марксизма-ленинизма, балагур и добряк, но несколько странноват, возможно, из-за своей контузии. Коммунисты уважали его, называя «наш философ».

Вот такими силами и средствами я должен был вдохновлять, направлять и вести за собой полутора тысячную армию заводских коммунистов. Я вошел в партийную епархию, как человек входит в темное помещение со света — сначала ничего не видно. Но постепенно стал присматриваться, прислушиваться, постигать тонкую и безграничную партийную работу. В сферу влияния парткома входила вся многосторонняя жизнь заводского коллектива: это руководство и контроль за работой многочисленных общественных организаций (профсоюз, комсомол, народная дружина и т. д.), контроль за работой администрации завода, например, как идет жилищное строительство, строительство объектов соцкультбыта, как выполняется постановление правительства о выпуске товаров народного потребления и многое-многое другое. Двери парткома были целый день открыты и для коммунистов, и для беспартийных.

Руководство завода. 1969 г. Слева на право:В.Ф.Охрименко, Н.П.Федоров, Матвеев, К.М.Садовников (зам. директора по кадрам), Е.Рябиков, А.Ф.Кацель (председатель профкома)

Сюда шли все, кто нуждался в помощи, совете, заступничестве от произвола: шли женщины — загулял муж, жаловались на соседа по коммунальной квартире — буянит, шли с дельными и пустыми предложениями по улучшению производства, сферы обслуживания, благоустройства и т. д. Партком был для работников завода то же самое, что когда-то для их отцов и дедов божий храм: сюда шли, чтобы облегчить душу, получить совет или мудрое наставление.Слово «партком» обладало среди людей магической силой: «пожалуюсь в партком», «посоветуюсь в парткоме», «как решит партком». Раз партийный комитет пользовался у населения таким авторитетом, то и его руководитель должен быть достоин этого учреждения. И я, отвергнув неприязнь к общественной работе, видя, что эта работа нужна людям, старался, усердно постигал стиль и методы партийного руководства. Большую помощь на первом этапе моего становления оказали мне мои ближайшие помощники — Романов и Малов; особенно Малов, который взял на себя (по должности) всю черновую работу парткома. Помогал, конечно, и горком партии, и тот же Величко. Через месяц-полтора меня направили на учебу в областной центр подготовки партийных работников среднего звена в Нахабино (Красногорский район). Но самую существенную человеческую помощь в моей новой работе оказала инструктор горкома партии Екатерина Михайловна Жуковская. Это был человек беззаветно преданный своей работе, из тех, которые всегда следовали лозунгу: «Партия сказала — надо! Коммунисты ответили — есть!» Присутствуя на заседаниях парткома, она никогда не вмешивалась в мою работу, не поправляла меня, даже если я допускал ляпсусы. Но когда мы оставались без посторонних, она тонко, не унижая моего самолюбия, обращала мое внимание на допущенные ошибки, советовала, предлагала, учила.

1969 г. участники семинара партийного актива завода. Пятый слева в первом ряду В.Ф.Охрименко. Четвертый директор завода Н.П.Федоров

Одна из главнейших задач партийной организации завода — мобилизация коллектива на выполнение производственных заданий, заданий правительства. Еще в двадцатые годы большевики выдвинули лозунг: «Кадры решают всё!». Бесспорный лозунг: компетентные кадры — это залог успеха, плохие, а тем более недобросовестные кадры погубят самую привлекательную идею, как это и случилось с социалистической идеей. Поэтому кадровый вопрос (подбор, расстановка, контроль за работой) находился также в компетенции партийной организации: ни одна существенная кадровая перестановка на заводе не могла осуществиться без ведома парткома.

1970 г. Слева на право: директор завода Н.П.Федоров, секретарь парткома В.Ф.Охрименко, председатель завкома профсоюза В.А.Рассудовский

В начале 1969 года, опираясь на полную поддержку парткома, Н. П. Федоров сделал заметные перестановки в высшем эшелоне руководства завода: были отправлены на заслуженный отдых престарелые главные специалисты — главный контролер, главный технолог, главный металлург; заменены несколько слабых начальников цехов и др. Так к руководству заводом пришло новое поколение специалистов послевоенной формации, а с ними пришли в коллективы и новые порядки, и новая жизнь, и новые идеи...

.Разумеется, нет нужды описывать все дела парткома в бытность моего секретарства. В основном эти дела были добрые (никогда ничего не делал по злому умыслу; ошибался — да), о которых не могу ни рассказать.

Зимой 1969 года зашел ко мне художественный руководитель Дворца культуры «Октябрь» В. В. Носков посоветоваться о планах работы, о проблемах важнейшего очага культуры левобережья. Просматривая творческие планы Дворца культуры, я обратил внимание на наметки проведения праздника «Проводы русской зимы» (Масленица). Бледным, совсем не напоминающим широкую Масленицу выглядел из этих планов предстоящий праздник. Я заметил об этом В. Носкову: мол, на Руси Масленица была самым веселым, самым разухабистым праздником — с песнями, блинами, ряжеными и т. д. Носков ответил, что если завод изготовит соответствующий реквизит к празднику, они возродят в городе славную традицию русского народа проводов зимы. Через неделю, предварительно уже обсудив план будущего торжества, я собрал в парткоме начальников ведущих цехов завода, работников общественного питания, торговли и рассказал им о намерении отметить в городе Масленицу так, как ее когда-то отмечали наши отцы и деды. Но для того чтобы праздник получился и веселым, и красочным, нужна ваша помощь. Вижу, у них загорелись глаза — затея понравилась. «Что надо?» — спрашивают. Раздал я каждому задание и попросил вложить в него и фантазию, и душу — вы ведь русские люди. Я был глубоко уверен, что это задание начальники цехов выполнят с большим вдохновением, чем производственное. И я не ошибся.

В один из первых воскресных дней марта на площади Космонавтов выросла вдруг русская деревня: расписные избушки, качели, горки, ветряная мельница. А посередине площади стоял высокий гладкий столб, на верхушке которого висели в качестве приза для ловких и отважных яловые сапоги. Избушки были превращены в торговые точки, в которых продавались и русские, и заморские товары, пироги, блины, чай, на любой вкус вина, коньяки и водка, добрая, аппетитная закуска. Здесь было представлено все изобилие города. Народу на площади собралось несколько тысяч, всюду веселая музыка, песни, пляски и задорный смех. Какие-то весельчаки принесли трехлитровый самовар, установили его на один из «пней», служивших столами, и угощались из самовара настоящей сорокаградусной русской водкой. Первый раз в жизни я увидел, как русские пьют водку из самовара.

Но вот наступил кульминационный момент праздника: на площадь со стороны завода вливалась большая группа ряженых — началось театрализованное представление проводов зимы. Впереди верхом на добрых конях ехали три богатыря, за ними узорчатые розвальни с Дедом Морозом и Снегурочкой, затем огромные сани, запряженные тремя крепкими лошадками, а на санях в русских нарядах плясуны и хороводы. Пешим ходом за санями шли скоморохи с балалайками, рожками, трещотками. А замыкала шествие самая «настоящая» русская печка, на которой возлежал Емеля-дурак. Даже дым из трубы шел настоящий. Праздник продолжался до вечера и оставил у людей приятные впечатления и радость на душе. Так был возрожден замечательный русский праздник, который вошел в традицию жителей левобережья.

В этом же году был дан старт еще одному доброму делу, завершившемуся осязаемым и величественным монументом. Как-то председатель Совета ветеранов Великой Отечественной войны Ф. Дыдышко попросил меня помочь ему в изготовлении мемориальной доски с именами погибших в войну подберезцев. Доску намечалось установить в фойе Дворца культуры «Октябрь» к юбилейной дате — 25-летию Победы советского народа над фашистской Германией (1970 г.). Я попросил Дыдышко уточнить количество погибших заводчан. Их оказалось очень много — пришлось бы исписать фамилиями всю стену фойе Дворца культуры. Решили, что этот мемориал лучше вынести на улицу, на площадь Космонавтов, где и простор, и больше возможности для творческой мысли художников. Поручил я одному из заводских художников, В. Базилевскому, попробовать свои творческие силы в воплощении этого замысла в бетон, гранит, металл... Через некоторое время он принес мне несколько вариантов гипсовых макетов своего творения. Ни один из них мне не понравился... Базилевский честно признался, что данное задание ему не по плечу, что с ним вряд ли кто справится из городских художников, что надо обращаться в Москву: у него есть знакомые молодые и талантливые художники, которые с удовольствием взялись бы за этот заказ — за умеренную плату, намного ниже, чем содрали бы за это матерые волки от искусства. Это уже выходило за рамки моей компетенции, ведь распоряжаться средствами мог только директор завода. Н. П. Федоров долго бурчал, чесал затылок, затем, посоветовавшись с финансистами, дал согласие оплатить заказ (требовалось 20-25 тысяч рублей).

Уже зимой 1970 года к нам приехали из Москвы двое молодых художников, еще не обремененных славой и деньгами, только что вступивших в Союз архитекторов России — скульптор Шлыков и архитектор (имя не запомнил). Ознакомившись с заданием и осмотрев город, они предложили совершенно иной подход к решению задачи — профессиональный, фундаментальный: не мемориальную доску со стелой, а памятник поставить, и не на площади Космонавтов, а в тихом, уютном, но не безлюдном месте — для этого идеально подходит парк, что напротив завода. Огорчили они нас только тем, что задание обещали выполнить через год-полтора: творческий процесс многотруден, планированию не поддается. Но мы так были увлечены идеей, что согласились со всеми доводами художников, и творческий поиск начался.

А чем же отметим 25-летний юбилей Победы? И решили: в День Победы осуществить в торжественной обстановке закладку памятника. Так и сделали: 9 мая 1970 года при большом стечении праздничного народа, с оркестром, с воинскими салютом и другими почестями на месте будущего памятника был установлен огромный гранитный камень, один из осколков культа личности — памятника И. Сталину. К камню была примонтирована бронзовая доска с надписью, что здесь будет стоять памятник воинам-землякам, отдавшим свои жизни за Родину.

Сам же памятник открывали 9 мая 1972 года. Это была скульптурная группа из четырех человек: двоих солдат, уходящих туда, навстречу своей смерти, и провожающей их женщины с подростком. Памятник выполнен из дюраля под бронзу. На открытии монумента присутствовали тысячи людей — всё левобережье. Были приглашены именитые гости, среди которых самым почетным был летчик-космонавт Г. Береговой (его фотография с дарственной подписью до сих пор хранится у меня). Это был большой, незабываемый праздник заводчан — торжественный и «со слезами на глазах». Но дирижировал этим праздником не я, а мой преемник — секретарь парткома завода Ю. Кузнецов, а я уже работал на новом месте. А к памятнику вот уже много лет и в праздники, и в будни, с цветами и просто так идут благодарные левобережцы, постоять минуту в забвении перед дорогим именем близкого человека, высеченным на бетонной плите у подножия монумента.

...Летом 1969 года сменился первый секретарь горкома Э. Величко. Он уезжал в Москву на учебу в Дипломатическую Академию. Вместо него первым секретарем горкома был избран наш заводчанин Геннадий Савельев. Мне искренне было жаль расставаться с Величко, которого я уважал, с которым мне легко было работать. Правда, я прекрасно знал и Г.А. Савельева, который приехал на завод тоже в 1952 году и сейчас работал заместителем главного инженера.

...Приближалась моя первая отчетно-выборная конференция. По установившемуся порядку конференцию провели в ноябре, сразу же после октябрьских празднеств. Конференция прошла в серьезной, деловой атмосфере. Меня снова избрали секретарем парткома, еще на год. Дел было много, невпроворот. Но главное из них, затмевающее все остальные, — это подготовка к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина. Вся страна гудела, как улей, готовясь к этому юбилею: развернулось широкое социалистическое соревнование, коллективы и отдельные работники готовили к юбилею свои трудовые подарки. Строители спешили сдать в эксплуатацию наиболее престижные объекты. О каких-то научных открытиях твердили ученые; пресса, радио, телевидение, работники культуры всё свое красноречие и талант посвятили приближающейся знаменательной дате. Улицы, площади и другие общественные места украшались транспарантами, стелами, замысловатыми художественными сооружениями, возвеличивающими В. И. Ленина и его вечно живое учение. Вся эта необхватная работа возлагалась на партийные комитеты предприятий.

И вот наступил долгожданный день — 22 апреля 1970 года. Торжественное собрание, которое открывал и вел я, состоялось во Дворце культуры «Октябрь». Это было даже не собрание, а волнующий праздничный концерт, умело сочетаемый художественными руководителями Дворца культуры с деловой частью торжественного собрания: все присутствующие в зале (более тысячи человек) были как бы участниками этого краткосрочного представления. Здесь же, в торжественной обстановке вручались победителям в социалистическом соревновании Красные знамена, ценные подарки, памятные грамоты и медали «За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина». Получил такую медаль и я — первую в жизни правительственную награду.

1970 год запомнился мне еще одним примечательным событием: я «познакомился» с Л. И. Брежневым. В Кремлевском Дворце съездов по какому-то случаю проводился партийно-хозяйственный актив, на который кроме москвичей были приглашены и представители областной партийной организации. Присутствовал на этом активе и я. Интерес к этому активу подогревался тем, что на нем должен был выступить генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев. И вот на огромную сцену Дворца съездов выходит почетный президиум, в составе которого несколько членов политбюро (Кириленко, Громыко, Гришин и др.) во главе с самим Генсеком. Многотысячный зал стоя бурными и продолжительными аплодисментами приветствовал своих лидеров.

Молодое поколение советских людей запомнило Л. Брежнева старым, больным и немощным, с серьезными дефектами речи, что впоследствии, после его смерти, послужило причиной многочисленных саркастических выпадов в адрес бывшего Генсека, нечеловеческих издевательств над старостью. Тогда же, в начале семидесятых, Л. И. Брежнев был совершенно иным.

Вел собрание один из секретарей Московского горкома партии, и он объявил выступление Л. И. Брежнева, зал снова долго и восторженно его приветствовал. Леонид Ильич быстро поднялся из-за стола президиума и энергичным, молодецким шагом направился к трибуне. Доклад начал читать внятным приятным голосом с мягким украинским акцентом. Он часто отвлекался от текста, разъяснял те или иные моменты доклада, шутил, употреблял образные сравнения. Правда, его шутки не были такими смачными, как у Н. Хрущева, но они вставлялись в его повествование к месту, к делу. Часа полтора Л. И. Брежнев читал доклад без признаков усталости. И вдруг просто и задушевно обратился к залу: «Товарищи, вы еще не устали меня слушать?» «Нет, Леонид Ильич, не устали!» — послышались голоса тысяч слушателей. «Ну, тогда еще поработаем», — ответил Л. И. Брежнев и продолжил чтение доклада. Но прочитав еще минут двадцать, снова обратился к залу: «Нет, друзья, давайте сделаем перерыв». Все добродушно засмеялись, а председательствующий, как подскипидаренный, подскочил с места и объявил перерыв.

Несмотря на свои 64, выглядел Л. И. Брежнев моложаво, держался просто и радушно, от него исходила какая-то магическая сила доброты и человечности, обвораживающая окружающих. Он постоял еще с минуту на сцене, о чем-то весело беседуя с членами президиума, вынул пачку папирос, закурил и, дымя, удалился за кулисы. Вот таким мне запомнился Л. И. Брежнев — генеральный секретарь ЦК КПСС. Через год-полтора я снова увидел в подобной обстановке Л. И. Брежнева: он был таким же энергичным, обаятельным, простым и доступным для людей. Но время — безжалостный разрушитель всего сущего на земле.

 

Новое неожиданное назначение

...В 1970 году опять сменился первый секретарь горкома. Опять у меня новый начальник: Г. Савельев возвратился на завод на должность главного инженера, а новым первым секретарем был избран Геннадий Рехтин, ранее работавший вторым секретарем горкома. Г.Л. Рехтина я тоже хорошо знал и по прежней работе на заводе, и в горкоме. Ценил его трудолюбие, добропорядочность, принципиальность. Но третий начальник за два года — не много ли? А не податься ли и мне в отставку? Но отставку мою Г. Рехтин не принял, и мне пришлось снова готовиться к предстоящей отчетно-выборной конференции заводской парторганизации. Конференция прошла гладко... Меня избрали секретарем парткома на третий срок.

...Приближалось лето 1971 года. Меня все чаще и чаще обуревали мысли: а не пора ли мне уходить на другую работу? Как-то не принято было в низовых партийных звеньях долго оставаться на выборной работе — это только там, в верхах, должности присваиваются почти пожизненно, талантливым и незаменимым... И вот однажды приходит ко мне первый секретарь горкома Г. Рехтин и, как бы подслушав мои мысли, говорит: «В этом году состоятся очередные выборы в местные Советы. Горком партии рекомендует тебя на должность Председателя исполкома горсовета».

Г.Л. Рехтин

Я попросил сутки, чтобы подумать. На этом и расстались до завтра. На следующий день я сказал первому секретарю горкома «да» и через некоторое время уехал отдыхать. А дома закрутилось-завертелось колесо предвыборной кампании, и когда я возвратился из отпуска, основная работа была уже сделана: я был избран депутатом Дубненского городского Совета. Правда, я и до этого был депутатом горсовета — меня избрали в 1969 году. Но тогда я был только депутатом.

...Первая сессия Дубненского городского Совета нового созыва, на которой избирался исполнительный орган Совета — исполком, должна состояться дней через десять, но так как должность председателя исполкома городского Совета являлась номенклатурой Обкома партии, то Г. Рехтин повез меня в Москву на Старую площадь для представления. Мы долго бегали по многочисленным коридорам Обкома, представляясь то одному, то другому ответственному работнику. Наконец, пришли в мой родной оборонный отдел. Здесь и я всех знал, и меня хорошо знали, поэтому вопросов мне не задавали, а просто пожелали успешной работы. Из оборонного отдела мы направились в отдел организационно-партийной и кадровой работы. И наконец последняя инстанция — первый секретарь Обкома партии В. И. Конотоп.

Кабинет первого и других секретарей находился на отдельном этаже, и пройти туда можно было только предъявив дежурным удостоверение работника Обкома или специальный пропуск. Кстати, небольшой экскурс об охране Обкома и Мособлисполкома. В период «перестройки» раздавались демагогические голоса, что работники Обкомов, райкомов огородились от народа милицейскими постами. Гиперболическая чушь. Вход в Московский Обком партии со стороны Старой площади действительно охранялся двумя сотрудниками КГБ. Но войти в Обком мог любой коммунист, предъявив свой партбилет. И всё.

...Мособлисполком охранялся и того проще — одним милиционером: войти в здание мог каждый, предъявивший любое удостоверение личности. Кабинеты председателя и его заместителей вообще никак не охранялись. Ну а райкомы, горкомы, райгорисполкомы были предоставлены всем ветрам и непогодам. Любой житель мог беспрепятственно войти туда без удостоверения.

Мы вошли в довольно скромный, но строгий кабинет Василия Ивановича. Он восседал на председательском месте, а рядом находились все секретари Обкома: шло заседание секретариата (мелкие вопросы выносились на заседание секретариата, более важные — на бюро, а глобальные — на пленум). Заворг зачитал представление, в котором излагались мои анкетные данные и краткая биография. Василий Иванович обратился к присутствующим, есть ли у них ко мне вопросы. Вопросов не последовало. Тогда первый секретарь Обкома, выразив надежду, что меня обязательно изберут председателем, заранее поздравил меня и пожелал успешной работы. На этом «освящение» закончилось, и мы с Г. Рехтиным отправились домой, чтобы в скором времени завершить и остальные формальности.

Первую сессию горсовета вел Г.Л. Рехтин: так было заведено по неписанной инструкции, чтобы организационной сессией руководил первый секретарь горкома партии. Подошли к главному вопросу повестки — избранию исполкома. Предложенная Геннадием Лукичем моя кандидатура на должность председателя исполкома не вызвала у депутатов ни вопросов, ни возражений. Уже ни для кого не было секретом, кто будет горкомом партии рекомендован в градоначальники. Проголосовали единогласно. Возможно, это покажется странным, но я видел по глазам депутатов, по их поведению, что они мне... сочувствовали. Да, в те времена люди не стремились на выборную должность, но считали ее такой же гражданской обязанностью, как и служба в Советской армии. Особенно избегали выборной общественной работы научные сотрудники ОИЯИ. За 30 лет существования Дубны (с 1961 по 1991 гг.) из первых секретарей горкома ни одного не было из ОИЯИ; а из восьми председателей горисполкома только один был выходцем из института. Одна из причин данной статистики, помимо хлопотливой, напряженной и ответственной работы, — материальная незаинтересованность. У председателя исполкома была такая же зарплата, как и у первого секретаря горкома — 300 рублей и 20-процентная путевка в санаторий (это ниже, чем у руководителя среднего звена. — Ред.). Без сучка, без задоринки выбрали и остальных членов исполкома: двоих замов председателя — О. В. Любимова (первый зампред) и Н. П. Викторову, секретаря исполкома В. Г. Копылову, несколько зам. директоров по общим вопросам крупнейших предприятий города, двоих-троих (по разнарядке) рабочих и первого секретаря горкома Г. Рехтина. Всего 13 или 15 человек.

 

В третий раз я менял работу, в третий раз пришлось болезненно вживаться в новый коллектив и напрягать силы, осваивая сложную, тонкую, грандиозную работу. А новый для меня коллектив, аппарат исполкома, к моему удивлению, принял меня весьма доброжелательно: не первого «зеленого» председателя многим из них приходится принимать и учить. Это был небольшой (33-34 человека) коллектив, но дружный, квалифицированный, работоспособный. Многие из них, работая на совесть, получали мизерную зарплату: рядовые работники — 80-120 рублей, завотделом — 200 рублей. И вот на плечи этого маленького аппарата возлагалась титаническая работа обеспечения жизнедеятельности уникального города, каковым являлась Дубна.

Если предыдущая моя работа носила в своей основе идеологический характер, но здесь были конкретности: не хватает в городе школ — стройте новую школу; проблемы с местами в больницах — расширяйте больничный комплекс; негде починить телевизор, холодильник, часы — открывайте новые предприятия службы быта и т. д. Советы должны были заботиться, создавать нормальные условия жизни для человека от его рождения и до смерти. Когда мне открылась эта перспектива, я впал в уныние: «Смогу ли?..» Но мне пришел на помощь мой аппарат. Они терпеливо учили меня уму-разуму, а я без излишней щепетильности спрашивал обо всем, советовался с коллегами: слишком велика была ответственность — благополучие десятков тысяч людей.

1974 г. Выезд работников исполкома на природу 

Особенно я благодарен за помощь и моральную поддержку в начальный период моей работы в исполкоме незабвенной Нине Петровне Викторовой. Варваре Георгиевне Копыловой, шоферу Виктору Чибисову и многим другим. Труден и тернист путь к совершенству, и только проработав в этой сфере не менее одного выборного срока (два-три года), ты осмысленно начинаешь постигать дело, которому служишь...

Секретарь исполкома В.Г.Копылова (слева) и зам. председателя исполкома Н.П.Викторова 

Во главе исполкома

Исполком горсовета размещался по адресу ул. Советская д.14, только занимал более скромные площади. Так, на втором этаже, кроме аппарата исполкома и некоторых его служб, находились профсоюзный и комсомольский комитеты ОИЯИ, Дубненский отдел КГБ, а на первом — сберкасса, редакция Дубненского радиовещания и несколько наших служб, из которых самая большая — отдел социального обеспечения. Так что иметь отдельный кабинет могли позволить себе только председатель да три его заместителя (включая секретаря исполкома), остальные 30 работников ютились по два-три и более человек в комнате. Мой кабинет был настолько неказист и мал, что в нем еле-еле можно было разместить четыре-пять посетителей. Но не место красит человека.

В конце шестидесятых — начале семидесятых годов город Дубна, образовавшийся из трех населенных пунктов — Иваньково, Большая Волга и Дубна, длительное время развивавшихся как самостоятельные ведомственные поселки, только формально числился единым городом. В действительности же каждый из трех перечисленных районов жил своей, обособленной жизнью с очень малым числом точек соприкосновения.

Наиболее благоустроенным, благообразным и сытым был институтский район города. Здесь находился Объединенный институт ядерных исследований. В этой части города проживало более тысячи иностранных специалистов с семьями. Девять советских академиков, более 300 докторов и кандидатов наук. Вот почему и всемогущее Министерство среднего машиностроения — попечитель ОИЯИ, и местные власти стремились создать для интернационального коллектива ученых условия и для проживания, и для работы, и для отдыха, более или менее приближенные к европейским.

В.Ф.Охрименко на коммунистическом субботнике. На первом фото с председателем городского суда В.Ф.Виноградовой. На втором  с инспектором коммунального отдела исполкома  А.И.Афанасьевым

Заметно скромнее выглядело левобережье (бывшее Иваньково). Хотя Дубненский машзавод относился тоже не к бедному Министерству — Министерству авиационной промышленности, но здесь и дома были пониже — не выше пяти этажей, и архитектура пожиже — серые, одноликие, как близнецы, дома из силикатного кирпича. Да и снабжение здесь было пролетарское: без разносолов, без заморского импорта. И народ здесь жил простой, советский: рабочие, техники, инженеры. На все левобережье был только один доктор технических наук — главный конструктор МКБ «Радуга» А. Я. Березняк.

Не лучше выглядела Большая Волга: двухэтажные кирпичные дома, построенные в 50-60-е годы, несколько панельных домов, деревянные постройки барачного типа времен строительства канала Москва — Волга, индивидуальный жилой массив в несколько сот домов без элементарных средств благоустройства.

Перед Дубненским Советом стояла глобальная, рассчитанная на многие годы задача: улучшить благоустройство, условия проживания, снабжение левобережья, и особенно Большой Волги, до уровня, который существовал тогда в институтской части города. А институтскому бытию завидовали многие, даже москвичи.

В.Ф.Охрименко в первом ряду пятый

Особой занозой в городских проблемах была Большая Волга: собственными силами и средствами вытащить этот район из болота (почти в буквальном смысле) было невозможно. Поэтому мои предшественники — бывший председатель исполкома А. Безобразов, бывшие секретари горкома Митин, Федоров, Величко, оценив обстановку, обратились за помощью к всесильным Союзным министерствам — Судпрому и Средмашу, и в 1968-1969 гг. в городе, на Большой Волге началось строительство двух заводов — радиомеханического, который впоследствии был реорганизован в НИИ «Атолл», и приборного, получившего название «Тензор». К середине 1971 года строительство этих заводов находилось в самом разгаре, а в конце этого же года начался самый болезненный процесс преобразования Большой Волги: подготовка площадок для многоэтажного жилищного строительства и снос индивидуальных домов. Сколько было жалоб, сколько слез, сколько судебных процессов между жителями Большой Волги и заводами-застройщиками! Что ж, тернист путь к прогрессу, и часто этот путь проходит через души и жизни человеческие.

1971 год был первым годом новой, девятой пятилетки. В этот период во многих областях, городах и районах стали составляться, по опыту ленинградцев, комплексные планы экономического и социального развития, охватывающие весь комплекс жизнедеятельности региона — города, района и т. д. Разработали такой план и мы. Нет нужды останавливаться на деталях этого плана, отмечу только, что главное внимание в нем уделялось жилищному строительству и развитию Большой Волги в частности.

Февраль 1976 г. Вручение паспорта нового образца передовому рабочему ДПКО «Радуга» В.И.Слепневу. 1976 г.

Заглядывая в 1976 год, не без удовлетворения констатирую, что этот план был в целом выполнен: введены в строй первая очередь завода «Тензор», сельскохозяйственное училище N 5, городские очистные сооружения (левый берег), комбинат бытового обслуживания (левый берег), ряд магазинов общей площадью торговых залов свыше 1400 кв. м, инфекционный корпус и родильный дом в городской больнице, поликлиника и аптека в МСЧ-9 и много других объектов. Было введено 90 тысяч квадратных метров жилой площади (145 тыс. кв. м полезной), что позволило улучшить жилищные условия 3 тыс. семей, или 12 тыс. человек. В 1972 году завод «Тензор» ввел первый на Большой Волге дом — 9-этажную 72-квартирную «башню», а ОИЯИ в 1974 году — первый дом на Черной речке (22 квартал): 252-квартирный 9-этажный красавец. Рекордсменами по вводу жилья в девятой пятилетке были ОИЯИ (35 тыс. кв. м) и ДМЗ (25 тыс. кв. м). Так строилась, тянулась к облакам наша Дубна. Однако, тороплю время, забежав на пять лет вперед. Возвращусь к истокам.

1971 год. Проходили месяцы, я постигал глубинные премудрости городского хозяйства, знакомился с людьми города, со своими соратниками, с тружениками-пчелками, которые вносили свою скромную трудовую лепту в наш дубненский улей. Многие из них оставили заметный след на дубненской земле и обрели добрую память о себе.

В.Ф.Охрименко с руководителями городских предприятий. Слева на право: А.С.Крюков (ЗНО), И.Н.Коряко (ГУС), В.Ф.Охрименко, А.Ф.Кацель (зам директора ДПКО «Радуга», Н.А.Моторин (ЗЖБи ДК), И.И.Радионов (ВРГС),  Ф.И. Кормилицын (зав. архивом исполкома). 1977 г. 

Их много, очень много, я же назову лишь некоторых: начальник ГУС И. Н. Коряко, четверть века руководивший связью в Дубне и получивший в народе звание «министр связи Дубны»; еще один «министр Дубны» — путей сообщения — И. К. Кошелев. Был в Дубне и свой «водяной» — начальник ВРГС И. В. Куликов. Чтобы дубненцы были одеты, обуты и сыты, был у нас в городе «министр торговли» И. А. Чернов. Мне приятно вспомнить коллег по исполкому — главврача горбольницы Л. Я. Цыкунову, главврача городской СЭС Н. Н. Новикову, замдиректора ДМЗ А. Ф. Кацеля и др. Многие из них работали начальниками городских служб: гражданской обороны, руководителями депутатских групп и председателями депутатских комиссий. Добросовестно работали и... бесплатно.

Герой Советского Союза  В.И.Кравченко и В.Ф.Охрименко. 1975 г. 

...Среди множества многоликих дел председателя, пожалуй, самым трудным занятием был еженедельный личный прием жителей Дубны. Трудность этого мероприятия заключалась в том, что я во многих случаях был бессилен помочь людям в их многострадальных просьбах, так как большинство просьб касались самой насущной проблемы — жилищной. От этого страдали люди, страдал и я. К тому же найдется один-два посетителя, которые, как ни крепись, выведут тебя из равновесия, собьют со степенной колеи. И вот приходишь домой поздно вечером разбитый, измочаленный, с ноющим сердцем от соприкосновения с людской болью. Поверьте мне, горек был хлеб председательский...

Как известно, вся власть в стране принадлежала Советам — так было записано в Конституции СССР. Так было и на самом деле, но... не совсем так. Всё, от экономики до идеологии, находилось под жестким контролем партийных органов. Партия была организующим, вдохновляющим и контролирующим органом, а исполнители были другие: Советы, заводы, колхозы и т. д. При такой раскладке властных структур можно бы считать исполком как бы «советским отделом» горкома партии, а председателя — заведующим этого отдела — первым заместителем первого секретаря горкома. Вмешивался ли горком партии в дела советские? Все зависело от личностей — председателя и первого секретаря горкома, от их компетенции, их взаимоотношений. Безусловно, это имело место, но в моей практике эти вмешательства не носили глобального характера и касались больше мелочей. Я находил общий язык с секретарем горкома, тем более что я девять лет был членом бюро ГК КПСС.

С коллегой - председателем исполкома г. Протвино. 1977 г.

Разумеется, большое внимание учебе и воспитанию своих кадров уделял и Мособлисполком, так как после каждых выборов в работу Советов вливалось 30-40% «новичков». Эта учеба носила разносторонний характер: семинары, юридические консультации, беседы на заседаниях исполкома, крупномасштабная учеба по гражданской обороне, наконец, многонедельная учеба в различных высших учебных заведениях. Так, например, в 1974 году я месяц учился в Высшей партийной школе при ЦК КПСС, а в 1976 году — две недели в бронетанковой Академии им. Малиновского.

Мособлисполком размещался в здании Моссовета по ул. Горького. Это красивое и романтическое здание, воспетое В. Гиляровским, на долгие годы стало моей Меккой. Я по три-четыре раза в месяц, иногда и чаще, бывал в Мособлисполкоме с различного рода городскими проблемами, на заседаниях исполкома, совещаниях и т. д. Мое первое знакомство с руководством Мособлисполкома оставило весьма приятные впечатления, а впоследствии эти чувства переросли в глубочайшее уважение к своему начальству, что, согласитесь, не часто бывает во взаимоотношениях подчиненного и начальников.

Это была слаженная, исключительно удачно подобравшаяся команда: Н.Т. Козлов — председатель Мособлисполкома, его заместители — В.П. Прохоров, А.А. Каменев, В.И. Виноградов, Н.К. Корольков, В.Г. Крылов, А.С. Свиридов, И.М. Черепанов и секретарь исполкома М.П. Щетинина. Все они прошли большую школу работы в районах, областных управлениях, Обкоме партии и других солидных областных учреждениях. С ними было легко и приятно работать.

Для председателей районных, городских исполкомов двери их кабинетов всегда были широко раскрыты. Правда, с председателем Н. Козловым я встречался редко — к нему больше тянулись председатели сельхозрайонов. Я же чаще общался с замами: В. Прохоровым, А. Свиридовым, В. Крыловым, И. Черепановым и секретарем М. Щетининой. Особым, повышенным уважением пользовались у нас, председателей, А. Свиридов и М. Щетинина — прекрасные специалисты своего дела, душевные люди, тонкие обворожители своей паствы. И вообще, два «больших дома» области — Обком партии и Мособлисполком, были совершенно не похожи друг на друга. В первом царил дух официальности и строгости, во втором — простоты и человечности. Сюда ты входил, как в собственный дом. И еще один панегирик в адрес моего руководства облисполкома: ни до, ни после моей работы в Советах я не встречал такого соцветия руководителей — со светлыми мыслями в голове и божьей искрой в душе.

Дубна: годы 70-е

В 1971 году в городе проживало 45 тысяч человек, причем население распределялось по районам города следующим образом: левый берег — 21 тыс.; институтская часть (включая деревни, вошедшие в состав города, — Ратмино, Александровка, Юркино и Козлаки) — 19 тыс.; Большая Волга — 5 тыс. человек. И сам город, и его население были еще молоды. Пенсионеров в те годы было всего 4 тыс., то есть каждый одиннадцатый житель (в начале девяностых — каждый шестой). Однако резервов для обеспечения рабочими кадрами строящихся на Большой Волге заводов город не имел. Правда, несмотря на неофициальное соглашение между руководителями городских предприятий — не переманивать людей, часть специалистов — рабочих, инженеров — все же перешла из городских предприятий, особенно с ДМЗ, на строящиеся заводы. Главной приманкой новых заводов было жилье, лучшие условия труда, перспектива роста. Это заставляло администрацию головных предприятий города «шевелиться»: ускорять жилищное строительство, улучшать условия труда и быта работников, то есть в известной степени в городе создалась здоровая конкуренция.

Основную массу рабочих кадров Радиомеханический завод и «Тензор» стали завозить из ближайших городов — Талдома, Запрудни, Кимр и др. Население города стало заметно расти, и вместе с естественным приростом в целом составляло 1 тыс. человек в год. Это требовало, кроме строительства жилья, развивать на Большой Волге и сеть объектов соцкультбыта — магазинов, школ, детских садов и т. д.

Приобщение этого микрорайона к большой цивилизации вызывало порой, кроме строительных, необычные проблемы самого неожиданного характера: нравственные, экологические и даже политические. Вот маленький штрих к пояснению. ОКС завода «Тензор» представил в исполком для утверждения проект трассы водопровода от водозабора ОИЯИ до их завода. Трасса пролегала через живописные места чернореченского соснового бора, через освещаемую зимними вечерами дорожку для лыжных прогулок, через единственный в городе холмик (пик Тяпкина), на котором зимой так резвятся дети с санками. Такого откровенного глумления над последними островками дубненской природы исполком не вынес — проект трассы водопровода был отклонен напрочь.

Конфликт не кончился и был перенесен в стены Мособлисполкома, к зампреду Мособлисполкома А. С. Свиридову. Умный и обаятельный Александр Самойлович с полуслова уловил суть разногласий и вынес свой вердикт: у Мособлисполкома нет оснований отменять решение Дубненского исполкома. Так что уникальная природа чернореченского бора была сохранена, а отделу капстроительства завода «Тензор» пришлось прокладывать под водопровод другую, щадящую городскую природу трассу.

Здесь стоит отметить, что Мособлисполком предоставлял местным органам власти большие права в рамках закона, и никогда руководство областного Совета не склоняло председателей местных Советов к нарушению законодательства. Этим, в частности, и отличался стиль работы Советов от стиля работы горкомов партии, где часто право заменялось «мнением сверху».

Особенно строго спрашивало с нас областное руководство за соблюдение жилищного и земельного законодательства. В это время началось массовое внедрение москвичей на земли области с целью строительства личных дач, баз отдыха, водно-моторных клубов и т. д. Если бы этой экспансии не был установлен заслон в форме соответствующего закона, то, наверное, в области не осталось бы ни одного гектара пахотной земли, а берега нашей Дубны и Сестры были бы утыканы дачами москвичей, базами, лодочными причалами и бог знает, чем еще. Вся команда Дубненского Совета семидесятых годов грудью стояла на защите интересов горожан.

Однажды ко мне явилась группа любителей водно-моторного спорта из Министерства внешней торговли Союза с просьбой выделить им земельный участок на берегу реки Сестры в районе деревни Козлаки. Я с ходу отказал им в их просьбе, ведь недавно вышло Постановление правительства об охране малых рек, Дубненский исполком уже принял решение, запрещающее в пределах городской черты плавание по рекам Дубна и Сестра на плавсредствах с моторами. Да и отчего я должен быть добрячком к этим внешнеторговым прощелыгам. Не на мне заканчивается строительство Дубны, когда-нибудь у будущих поколений дубненцев дотянуться руки и до этих окраинных и прекрасных наших земель. И вот через некоторое время меня вызывает к себе главный архитектор области Л. В. Вавакин (умница и милейший человек). Он пользовался большим авторитетом у председательского корпуса области. Позже, в восьмидесятых годах, стал главным архитектором Москвы. Приезжаю в ГлавАпу, а там уже сидят мои внешнеторговые соколики. С грустью подумалось: как же вы торгуете, родимые, богатствами страны, если у вас нет элементарного уважения к советским законам? Беседа развивалась совсем не в дипломатических тонах, Л. В. Вавакин, которому, очевидно, кто-то из руководства поручил провести эту встречу, в разговор почти не вмешивался, время от времени умиротворяя совсем не договаривающиеся стороны. Наконец, видя мою непреклонность, старший из внешнеторговцев выложил свой последний, убийственный козырь: «Жаль, что мы с вами не договорились, Юрий Леонидович будет вами недоволен». «Простите, а кто такой Юрий Леонидович?» — спрашиваю. — «Это замминистра внешней торговли СССР — Юрий Леонидович Брежнев». Мне показалось, что кто-то поддел меня шилом в одно место — злость и негодование охватили меня: «Это же шантаж! Вы злоупотребляете именем сына уважаемого советским народом человека. Я буду жаловаться на вас Леониду Ильичу!» Разговор принимал нежелательную политическую окраску, и Л. В. Вавакин поспешил вмешаться, чтобы прекратить его развитие: «Товарищи, только без ссор! Я найду вам лучшее место для лодочного причала и значительно ближе к Москве!» На том мы и расстались, не помогло этим прохиндеям от торговли и имя Брежнева, а берега наших чудных речушек Дубны и Сестры были сохранены для дубненцев.

Рынок в левобережье

Новая больница в левобережье

Новое здакние городского узла связи

...Весной 1973 года в кадровой структуре исполкома произошло заметное изменение: первый зампредседателя исполкома О. В. Любимов покинул свой пост и ушел на руководящую работу на завод «Тензор». Первым моим заместителем стал Н. Г. Беличенко. С Николаем Григорьевичем я был знаком с 1959 года, когда он после окончания таганрогского радиотехнического института появился у нас в цехе N 9. В 1962 году или 1963 году его избирают секретарем комсомольской организации завода. Через два года Н. Беличенко возглавил завком профсоюзов, затем, возвратившись снова на производство, стал зам. начальника сборочного цеха, и, проработав там около года, он вдруг в 1968 году был назначен главным инженером радиомеханического завода. В 1971 году, в возрасте 35 лет, становится директором этого завода! Но что-то у него не сложились отношения с руководством Министра судпрома, и в начале 1973 года Николай решил покинуть завод. Вот тут-то я его и заманил к себе. Бесспорно, это был уже готовый хозяйственный работник с известным опытом общественной работы.

Приближались очередные выборы в местные (городские и областные) Советы. Дела в городе складывались неплохо, я постепенно овладевал искусством советской работы и уже оставил кое-какие следы на дубненской земле в виде 10-12 жилых многоквартирных домов, колхозного рынка, комбината бытового обслуживания, нескольких магазинов, среди которых лучший в области книжный магазин «Эврика» и др. Но двух лет явно было недостаточно, чтобы стать Председателем. Я это понимал, я это ощущал. Вот почему, когда горком партии предложил мне продолжить работу в исполкоме, я не стал отказываться.

Выборы в те времена, впрочем, как и до этого, и после, были чрезмерно заорганизованы. Формально выбирало вроде население, а фактически — горком, исполком, трудовые коллективы и их общественные организации. Исполком тщательно отбирал из прежнего депутатского корпуса наиболее честных и работоспособных и рекомендовал их в Советы на следующий срок. Таких набиралось 40-50%. Среди них были просто незаменимые работники, без которых депутатская работа заметно бы потускнела (например, Н. Дегтярев, А. Синаев и др.). Остальные 50-60% отбирались в трудовых коллективах. Кроме того, устанавливались жесткие нормативы, вплоть до одного процента, на рабочих, ИТР, женщин, беспартийных, молодежи до 30 лет и т. д. Бесспорно, такую процедуру выборов идеальной назвать никак нельзя, но и здесь можно было увидеть рациональное зерно: при таком жестком общественном отборе политический демагог, карьерист или просто недобросовестный человек вряд ли мог рассчитывать стать депутатом — выбирали в коллективах лучших из лучших. Что мы видим при «свободных демократических» выборах — тема особая.

Выборы 1973 года прошли, как говорится, без сучка, без задоринки. Я остался еще на два года председателем исполкома, остались при мне и мои боевые замы — Н. Беличенко и Н. Викторова.

...Ведущими предприятиями города были Объединенный институт ядерных исследований и Дубненский машзавод. Это они формировали лицо нашего города, его характер, его благополучие. Особенно велика роль ОИЯИ в становлении нашей Дубны. Благодаря такому уникальному научному учреждению, каковым являлся ОИЯИ, слава о нашем городе распространилась далеко за пределы Союза: наш город строили лучшие архитекторы страны. Здесь были созданы такие объекты соцкультбыта, которым позавидовала бы Москва. Например, плавательный бассейн с водной дорожкой 50 метров, лучшая в стране воднолыжная база, конюшня для лошадей, где благородным животным жилось намного комфортабельнее, чем еще многим жителям города, и др. В ведении предприятий-монополистов (ОИЯИ и ДМЗ) находился практически весь городской жилой фонд, все котельные, водозаборы, очистные сооружения.

Встреча с делегацией партийных работников из Чехословакии.1980 г.

С делегацией американских архитекторов. 1978 г. 

Почему же исполком не брал все эти объекты и жилье под свою руку? Ведь постановление правительства о передаче ведомственного жилья и объектов соцкультбыта в ведение исполкомов появилось еще в 1969 году. Да потому, что Советы были бедны, как мышь церковная, и не могли содержать жилье к надлежащем состоянии и обеспечить нормальную работу объектов соцкультбыта. Годовой бюджет исполкома в начале семидесятых годов составлял всего 3 млн. рублей. На них надо было содержать 10 общеобразовательных школ, художественную и две музыкальные школы, горбольницу, чиновничий аппарат — пусть и небольшой, кое-как латать дыры благоустройства в «ничейном» частном секторе и многое-многое еще другое. Так что исполком номинально числился хозяином города, а в действительности же «отцами» города были директора крупных предприятий, и с их мнением приходилось считаться. Что поделаешь, у кого деньги — тот и музыку заказывает. И я не могу не отметить огромного вклада в дело строительства Дубны административного директора ОИЯИ В. Л. Карповского, директоров заводов ДМЗ и «Тензор» Н. П. Федорова и П. А. Журавлева. Петь бы им осанну денно и нощно, да беспамятлив народ русский: либо ниспровергает героев своих, либо предает их гробовому забвению.

Подписание паспортов нового образца

1 мая 1979 г. Слева на право: П.А.Журавлев (дир. завода «Тензор», Ю.С.Попов (директор МХО «Интератоминструмент»), Ю.С.Кузнецов первый секретарь ГК КПСС), Н.Н.Прислонов (секретарь ГК ВЛКСМ), В.Ф.Охрименко (председатель горисполкома), С.А.Бабаев (первый секретарь ГК  ВЛКСМ), И.В.Зброжек (третий секретарь ГК КПСС)

Работа председателя, чем и приносила она мне удовлетворение, была конкретной и многообразной: вчера ты занимался капстроительством, сегодня — нуждами медицины, завтра, возможно, к тебе явится директор музыкальной школы просить деньги на балалайки или начальник милиции с той же просьбой, но только на вытрезвитель. А послезавтра... идешь на работу и не знаешь, что тебе подкинет случай на «текучку» дня. Вот однажды случай мне подкинул занятие, о котором я вспоминаю до сих пор с приятным удовлетворением.

Летом 1974 года явился ко мне директор городского охотхозяйства Г. С. Сердюк в сопровождении одного из руководителей Российского общества «Росохотрыболовсоюз». Григорий Степанович Сердюк — это тоже добрейший и скромный человек. С 1971 года я являлся членом общества охотников, приобрел охотничье ружье — мечту моей юности, охотничий нож и необходимую экипировку. Поэтому главное охотничье начальство России пришло ко мне с какой-то просьбой не только как председателю, но и как к коллеге. Расчет был верен. Просьба их была скромная и легкая: разрешить проведение в нашем городе международных соревнований по рыбной ловле. «Если для этого требуются средства из городской казны, то там нет статьи «рыба», — предупредил их я. «Все расходы берет на себя общество, вас мы просим о малом: уделить этому мероприятию внимание, чтобы оно стало праздником не только для участников соревнования, но и для жителей вашего города, праздником дружбы народов», — заявили гости. О! В памяти моей пронеслись красочные картинки праздника «Проводы русский зимы», организованного мною пять лет назад.

«Будет праздник на нашей улице!» — заверил я начальство из Росохотрыболовсоюза. И праздник действительно удался. Колесный теплоход из романтических времен Тома Сойера прибыл из Москвы и пришвартовался на Большой Волге. Он доставил в Дубну около пятидесяти участников соревнования из европейских стран социалистического содружества и Финляндии. Этот исключительно комфортабельный теплоход служил и гостиницей доя спортсменов-рыболовов. Хлебом-солью встретили гостей дубненские красавицы в русских национальных костюмах. Затем мы показали им достопримечательности города, его окрестности, спортивные сооружения, великую Волгу. На следующий день на площади перед административным зданием ОИЯИ состоялся парад участников соревнования. Гремела музыка, были, конечно, и речи-приветствия, московские кинооператоры документальных фильмов все это запечатлевали на пленку.

Кульминацией этого парада-праздника явилось красочное театрализованное шествие, отражающее тему всего мероприятия — вода, рыба. Впереди проплыл царь морей Нептун в окружении русалок, водяного и другой нечисти подводного царства. За ними плыла рыбешка помельче — караси, ерши, уклейки, но в красочной чешуе. Завершал эту рыбную кавалькаду главный рыбак русского народа Емеля-дурак на печке со своей благодетельницей-щукой. Гости были в восторге от такого теплого и увлекательного приема. После окончания соревнований, мы показали им концерт художественной самодеятельности творческих сил города. Концерт произвел на них такое сильное впечатление, что многие не поверили, что перед ними выступали любители: «Вы, — говорили мне, — пригласили артистов, и, наверное, из Москвы...» Нам была приятна такая оценка творчества наших энтузиастов — любителей художественной самодеятельности.

Соревнования по ловле рыбы состоялись на противоположном, Калининском берегу канала им. Москвы. Это было очень увлекательное, невиданное мною зрелище: я бы никому не поверил, если бы не увидел собственными глазами, что из нашего канала, где уважающий себя дубненский рыбак никогда не удил, можно за три часа надергать 4-5 кг рыбы! Как будто кто-то из обитателей подводного царства еле успевал насаживать рыбу на крючки виртуозов-рыбаков. Победители соревнований были отмечены призами и подарками Российского общества рыболовов и охотников. Отметили и мы некоторых спортсменов за их своеобразные рекорды. Так, самый неудачливый рыбак получил на память русскую балалайку. Это был спортсмен из Чехословакии. Радости его не было предела. Рассказывали, что до самой Праги он играл на балалайке.

На рыбалке Н.Г.Беличенко и В.Ф.Охрименко. 1975 г.

Подобные мероприятия в последующие годы вошли в практику деятельности исполкома, стали традицией. Так, летом 1975 года в Дубне состоялся первый Всесоюзный праздник песни детских хоровых коллективов. Праздник проходил на стадионе ОИЯИ при большом стечении зрителей, с участием именитых хормейстеров и музыкантов. Самым именитым среди гостей были композитор Д. Кабалевский. А через год или два в Дубне проходил еще более грандиозный праздник детских хоровых коллективов — международный. Непременно отмечу, что заслуга в организации этих песенных торжеств принадлежит Н. Г. Беличенко.

Первый праздник песни пионеров и школьников. Слева на право: Н.Г.беличенко, Д.Б.Кабалевский, Г.А.Струве. 1975 г.

Открытие второго праздника песни пионеров и школьников. Слева на право: Г.А.Струве, Ю.С.Кузнецов, В.Ф.Охрименко, О.Н.Ионова, В.Г.Соколов. 1977 г.

Зимой 1975-1976 гг. в Дубне снова состоялись соревнования по ловле рыбы между командами РСФСР и Финляндии. Правда, это мероприятие было значительно скромнее прошлогоднего летнего. Но и оно было пропитано не только духом состязательности, но и духом дружбы. Финны подарили мне удивительной конструкции ледобур — мечту каждого любителя подледного лова.

В 1974 году за плодотворную работу в Советах, конкретнее — за успешное выполнение плана экономического и социального развития нашего города я был награжден вторым орденом «Знак Почета». первый такой же орден я получил в 1971 году, работая на предприятии, за активное участие в выполнении плановых заданий VIII пятилетки. Так я стал кавалером трех правительственных наград — одной медали и двух орденов.

Вручение В.Ф.Охрименко правительственной награды

...1975 год был завершающим годом IX пятилетки. Дел было много, и прежде всего надо было ликвидировать отставание некоторых предприятий по вводу жилья и объектов соцкультбыта. Из множества объектов, построенных за пять лет, памятны не самые грандиозные, а те, которые рождались в муках. В 1975 году были введены в строй рестораны «Вечерний» и Дворец бракосочетаний (ЗАГС). Не так часто посещал советский человек подобные заведения, особенно ЗАГС, и хотелось, что бы уходя из чертогов богов Бахуса и Гименея, человек испытывал бы чувство эстетического удовлетворения, чувство соприкосновения с необычным. Для этого нужна была хорошая мебель, хорошие мастера-отделочники. Помог его Величество случай: в это время в ОИЯИ работала бригада мебельщиков одной из фирм Чехословакии — отделывали «под орех» кабинеты директорского корпуса Института. Разумеется, работы выполнялись за валюту. А в городской казне не то чтобы валюты, наших, тогда еще не «деревянных», было «кот наплакал».

И вот м ы, я, первый секретарь горкома КПСС, и Ю. Кузнецов, идем к директору ОИЯИ академику Н. Н. Боголюбову с просьбой, которую ему, депутату Верховного Совета СССР, трудно будет отвергнуть: «Николай Николаевич, — обратились мы к академику, — вы — народный избранник дубненцев. Сделайте же для них малую толику». И изложили суть просьбы: разрешить использовать зарубежных мебельщиков для отделки нового ресторана и ЗАГСа и оплатить работы валютой, а заказчики объектов (ДМЗ и тот же ОИЯИ) погасят эти расходы в пересчете на рубли. Дрогнуло сердце Н. Н. Боголюбова — разрешил! Так на радость дубненцам в городе появились два замечательных храма — культуры и быта.

В середине семидесятых годов по стране прокатилась волна геральдической «лихорадки»: все города и веси наперебой выставляли люду свои старинные гербы, описывали их значение, их историю. Дубна — город-младенец, у нее еще не было вековой истории, не было и герба. Чтобы не отставать от городов-старичков, дубненский исполком объявил конкурс на создание Герба города. В конкурсе приняли участие добрый десяток местных художников и любителей-геральдистов. Победили авторы проекта герба художники Ю. И. Сосин и В. А. Лопатин. Их герб наиболее образно и четко отражал особенности трудовой деятельности города Московской области, расположенного в бассейне великой реки Волги: ядерная физика, машиностроение, приборостроение. Авторы проекта были «щедро» вознаграждены за свои труды: каждый получил из городской казны по... 50 рублей.

В эти же годы в Дубне появляется еще один вид редкостного занятия — конный спорт. История его такова. Однажды пришел ко мне в исполком молодой человек лет тридцати — скромного вида, скромного поведения, изумительно вежлив. Представился: «Тито Понтекорво... Да, я сын академика Б. Понтекорво. Убедительно прошу вас помочь мне в одном увлекательном деле. Моя бабушка, подданная Италии, уходя в мир иной, оставила мне небольшое наследство. Благодаря этому наследству я осуществил, наконец, свою заветную мечту: я купил две лошади, купил у цыган вместе с дрожками, по дешевке. Лошади уже дали приплод, и теперь этому маленькому табуну стал тесен наш двор (мы живем в коттедже на улице Векслера), да и папа ворчит: «Что это ты из дома академика сделал конюшню?» Разрешите мне где-либо в укромном месте построить маленькую, временную конюшню для своих питомцев». «А что будет иметь город от твоего предприятия?» — спрашиваю его. «О, я организую для ребятишек секцию верховой езды — у меня очень много помощников-энтузиастов; я буду катать по праздникам малышей на дрожках, санях; я и мои ученики будем участвовать во всех мероприятиях города, если в этом будет необходимость». Мне так понравился этот парень и его необычное увлечение, что мы разрешили ему построить временное сооружение под конюшню в лесочке у первых очистных сооружений ОИЯИ. Так был дан старт лошадиной эпопее. Тито выполнил данное мне обещание: его ученики и лошади участвовали во многих мероприятиях города, были украшением праздничных парадов. Поголовье его росло, конюшня разбухала, и Тито потихоньку пристраивал, подстраивал к ней новые стойла. Я закрывал на это глаза.

В 1971 году в Дубне проживало уже 45 тысяч человек. В середине 1975 года городская инспектура госстатистики уведомила меня, что через два-три месяца в городе появится пятидесятитысячный житель (естественный прирост, то есть рождаемость минус смертность, составлял тогда около 450 человек в год). Города-гиганты отмечали подобные события — рождение пятисоттысячного, миллионного жителя. Но мы, слава Богу, не ставили перед собой задач гигантомании. По самым тщательным расчетам в самой далекой перспективе население Дубны не должно было превзойти восьмидесятитысячного рубежа. Разумеется, что статистические расчеты не могли претендовать на математическую точность, но так случилось, что пятидесятитысячным жителем Дубны оказалась новорожденная девочка, родители которой были простые советские люди: папа работал в ЦЭМе ОИЯИ, а мама, кажется, в столовой. В торжественной обстановке, на заседании очередной сессии городского Совета счастливым родителям были вручены грамота и большая бронзовая почетная медаль (папе на шею), а также подарена детская коляска.

Борьба за единый город

...Завершалась IX пятилетка, предварительные расчеты свидетельствовали, что основные показатели плана экономического и социального развития города будут выполнены. Пора уже заботиться о формировании плана развития города на Х пятилетку. Для решения некоторых важных вопросов предстоящей пятилетки (строительство жилья и объектов соцкультбыта, производственных объектов и т. д.) руководство города отправилось в министерства основных предприятий города — Авиапром и Средмаш. В состав делегации Министерства авиапромышленности входили: секретарь Обкома, депутат Верховного Совета РСФСР Е. И. Сизенко, первый секретарь Дубненского ГК КПСС Ю.С. Кузнецов, я, директор ДМЗ Н.П. Федоров, секретарь парткома П.В. Суворин и председатель завкома В.А. Рассудовский. В Министерство среднего машиностроения — первые трое, а также административный директор ОИЯИ В.Л. Карповский, секретарь парткома И.Н. Семенюшкин и председатель ОМК В.В. Голиков.

Первый секретарь ГК КПСС Ю.С.Кузнецов в центре. В.Ф.Охрименко первый справа. 1975 г.

Министр Авиапрома П.В. Дементьев принял нас не очень любезно и даже с некоторой враждебностью. Все наши просьбы отвергались сходу и категорично. Когда же мы ему сообщили, что с четырнадцатых этажей жилого массива, который уже вплотную подступил к Заволжской базе ДМЗ, очень хорошо просматривается главная продукция ДМЗ — ракеты и что пора переносить базу в другое, более укромное место, министр даже возмутился: «Как же вы могли позволить строить вблизи нашего объекта такие высокие дома?»

Напротив, министр Средмаша Е.П. Славский принял нас весьма любезно. Он нам увлеченно рассказывал о том, как служил в коннице С.М. Буденного, какие построил объекты в Сибири, показывал фотографии бараков, в которых якобы еще проживают работники некоторых закрытых средмашевских городков, а вы, мол, тут от жиру... И, наконец, разоткровенничавшись, выложил: «Вы (ОИЯИ) мне нужны, как пятое колесо телеге. Я с удовольствием отдал бы вас Академии наук, да хитрец Александров (президент АН) не берет вас». И пошли мы, солнцем палимы, повторяя: «Суди его Бог». Так закончились наши визиты к богатым и сильным мира сего. Однако результаты от этих визитов все же были: многие вопросы, которые мы обговаривали с министрами, вошли в планы Х пятилетки...

...Через некоторое время в городе разразился скандал грандиозных масштабов, не оставивший равнодушным ни одного дубненца: руководство ОИЯИ обратилось в Политбюро к секретарю ЦК КПСС А.П. Кириленко с просьбой о разделении Дубны на два населенных пункта, границей между которыми должна стать река Волга. Предлагалось возвратиться к положению до 1960 года, когда на правом берегу Волги был молодой город Московской области Дубна, а на левом — еще более молодой, но Калининской области, г. Иваньково. До настоящего времени я уверен, что у Николая Николаевича Боголюбова никогда бы не родилась такая идея, если бы ему ее услужливо не предложили из парткома ОИЯИ.

Формально эта идея преподносилась в верхах в благопристойной упаковке: забота о благе ученых, о создании для них заповедных условий для творческой работы. Эти люди выражали интересы определенной группы работников ОИЯИ, болезненно ностальгировавших по прошлым временам, когда ОИЯИ был крохотным островком изобилия и благ среди общероссийской послевоенной нищеты.

...Когда я узнал об этой затее, первая мысль, возникшая по этому поводу, была: «А здоровы ли наши ученые? Ну, как можно делить живой организм пополам?» Да, город еще не стал таким, каким он видится через 20-30 лет, но уже за 16 совместно прожитых лет правый и левый берег так переплелись общегородскими нитями жизни, что разорвать их просто невозможно. Так, значительная часть бытовых и промышленных стоков правобережья по канализационному дюкеру, проложенному по дну Волги, поступали на очистные сооружения левобережья. Новые жилые микрорайоны Большой Волги снабжались водой по другому дюкеру, водопроводному, с водозаборных сооружений ДМЗ. Часть городских служб находились на правом берегу (хлебозавод, узел связи, кладбище), а часть — на левом (госбанк, электросеть и т. д.). Как делить?

...Сначала и Ю.С. Кузнецов, и я опустили руки и приуныли: ведь судьба Дубны, казалось, была уже решена окончательно. На прошение Н.Н. Боголюбова А.П. Кириленко наложил не оставляющую нам надежд резолюцию: «Совмину РСФСР, просьбу считаю обоснованной. Для исполнения». И пошла бумага по инстанциям. Председатель Совмина РСФСР М. Соломенцев поручает Госплану России тщательно разобраться в существе вопроса, представить экономическое обоснование. Последовали вопросы-запросы из Мособлисполкома, из Обкома партии, из того же Госплана, и вот, наконец, я, Ю.С. Кузнецов и генеральный директор объединения «Радуга» Н.П. Федоров в Совмине России.

Руководство Совмина РСФСР нас внимательно выслушало, а мы подробно рассказали обо всем, и крайне отрицательно отнеслось к идее разделения города и с позиций экономики, и с позиций политики. Да, вопрос этот обретал политическую окраску. Город взбудоражился. Даже начались потасовки между подростками левобережья и институтской части города, установились довольно прохладные отношения между руководителями предприятий левого и правого берега. Н.П. Федоров в запале на одном из совещаний даже угрожающе предупредил: если ОИЯИ город разделит, он перекроет задвижки дюкеров водозабора и канализации, а без воды и туалета — какая наука!

Через несколько месяцев в город приехала экспертная группа Госплана РСФСР. Это были земные ребята, лишенные иллюзий экономисты. Некоторые из них ранее работали в авиационной промышленности, и им не составляло труда увидеть несуразность поставленной перед Совмином проблемы. Кроме того, я привлек в союзники председателя Мособлисполкома Н.Т. Козлова. Н.П. Федоров устроил трамтарарам в Министерстве авиационной промышленности. Мы окрылились надеждой на успех, почувствовали за своей спиной силу, и немалую: большая часть населения Дубны, Минавиапром, Мособлисполком. Однако только Обком партии в лице его первого секретаря, хитреца В.И. Конотопа продолжал занимать странную позицию нейтралитета.

Когда председатель Совмина России ознакомился с выводами комиссии Госплана, где аргументировано обосновывалась нецелесообразность разделения нашего города, принять необходимое решение ему было нелегко: на одной чаше весов — благоразумие, на другой — категоричная резолюция члена Политбюро ЦК КПСС А.П. Кириленко. Тем не менее, М. Соломенцев как опытный бюрократ (не всегда слово «бюрократ» равнозначно слову «плохой») принял соломоново решение — положил все бумаги под сукно: «Пусть отлежатся».

Прошло еще несколько месяцев — никаких изменений, город не делят. Почувствовав что-то неладное, забеспокоилась команда ОИЯИ. И, как результат, в город приехал сам В. И. Конотоп. Приехал ни в горком партии, ни тем более в исполком — приехал в администрацию ОИЯИ, к академику Н.Н. Боголюбову. В его свиту входили: первый зампредседателя Мособлисполкома В. Прохоров, главный архитектор области Л. Вавакин, заведующий оборонным отделом Обкома партии А. Сурин. Приехало и вышестоящее руководство по линии Объединенного института: начальник главка Средмаша, председатель комитета по атомной энергетике СССР А. Петросьянц.

В. И. Конотоп (в центре)в ЛВТА ОИЯИ. Пояснение дает директор лаборатории М.Г.Мещеряков

Все собрались в кабинете Н.Н. Боголюбова. Кроме указанных лиц в совещании-беседе приняли участие: А. Романов, Ю. Денисов, В. Соловьев, Г. Баша (замдиректора ОИЯИ), Ю.С. Кузнецов, я, главный архитектор Дубны Б. Сафонов. На стене висела огромная карта Дубны с ярко раскрашенной правобережной частью. Первым к карте подошел главный инженер ОИЯИ и живо описал будущий город ученых, очертил на карте его границы, указал точки, где следует установить милицейские посты, дабы левобережные экспансионисты не проникали в этот маленький рай для избранных. Его дополняли и уточняли А. Петросьянц и другие руководители Института. Игра шла в одни ворота: никто из компании В.И. Конотопа, в том числе и он сам, словом не обмолвился в защиту целостности Дубны. Ю.С. Кузнецова и меня в упор не замечали.

В.И.Конотоп и сопровождающие его лица у входа в ЛВТА ОИЯИ. 1978 г.

Потом Н.Н. Боголюбов пригласил В.И. Конотопа осмотреть некоторые лаборатории ОИЯИ и город. Осмотрели мы детище академика И.М. Франка ИБР-2, побывали в новом вычислительном центре членкора М. Г. Мещерякова. Затем бегло и шумно, с милицейским сопровождением прокатились по институтской части города и завершили его осмотр «восхождением» на крышу новой десятиэтажной гостиницы на улице Московской. С высоты птичьего полета открывался изумительный вид на матушку-Волгу и на просторы вероятного «ближнего зарубежья» — левый берег, притихший и погрустневший перед предстоящей разлукой с собратом правым берегом.

На крыше здания гостиницы на ул. Московской. 1978 г.

...Когда уехало партийное начальство, непростые чувства обуревали меня и Ю.С. Кузнецова. Мы снова приуныли: неужели наши многомесячные труды по сохранению целостности города пропали даром? Но проходили месяц за месяцем, а город как стоял, так и стоит целехонек! Постепенно острота этой проблемы стала угасать сама собой; инициаторы разделения города стали прозревать, почувствовали, что потерпели неудачу, наивно поверив первому секретарю Обкома, который своим хитрым визитом усыпил их бдительность.

...Два года продолжалась эта нервозная суета, наконец, в конце 1978 года мы поставили в этом неприглядном деле последнюю точку. Весной 1979 года предстояли выборы в Верховный Совет СССР. Академик Н. Н. Боголюбов снова был выдвинут кандидатом в депутаты по Загорскому избирательному округу (Загорский район, Талдомский район и город Дубна — всего около 300 тысяч жителей). Начались встречи кандидата в депутаты Н. Н. Боголюбова с избирателями. И вот перед встречей с избирателями левобережья я и Ю.С. Кузнецов явились к Н. Н. Боголюбову и доверительно ему поведали: «Николай Николаевич, жители города, особенно левобережья, очень обеспокоены тем, что вопрос о разделении города до сих пор не закрыт. Мы очень просим вас перед таким важным политическим мероприятием, как выборы в Верховный Совет СССР, успокоить жителей левобережья, сказать им, что никакого разделения города не будет. В противном случае результаты выборов на левом берегу могут быть непредсказуемы. Кроме того, надо уведомить Совмин России о том, что администрация ОИЯИ больше не настаивала на разделе города».

Н.Н.Боголюбов на встрече с избирателями

Перед решающей встречей Н.Н. Боголюбова с избирателями левобережья во Дворце культуры «Октябрь» Н.П. Федоров пригласил его осмотреть основные подразделения ДПКО. Н.Н. Боголюбова сопровождали, кроме директора завода, Ю.С. Кузнецов, главный конструктор МКБ «Радуга» имени Березняка И.С. Селезнев и я. Ему показали сборочный цех (N 8) и мой родной контрольно-испытательный (N 9). И.С. Селезнев давал пояснения о назначении той или иной ракеты, о принципе их действия. Увиденное и услышанное произвело на академика ошеломляющее впечатление. «К своему стыду, — заявил Н.Н. Боголюбов, — живя в одном городе, я понятия не имел, чем вы занимаетесь. Да вы же кудесники!» И Н. Н. Боголюбов не стал испытывать судьбу и рисковать своим авторитетом — он все сделал так, как мы ему посоветовали. Так закончилась эпопея о разъединении Дубны.

...Двухгодичная кутерьма вокруг разделения города не заслонила от исполкома горсовета другие нужные и полезные дела. Город жил своей трудовой повседневной жизнью: предприятия выполняли планы, проводились научные исследования, возводились новые дома, объекты соцкультбыта, ежегодный прирост населения составлял 1000 человек. И среди множества дел того периода хочу остановиться еще на нескольких.

Как решалась судьба Ратмино

В середине семидесятых годов Объединенный институт вышел в исполком горсовета с просьбой об отводе ему земельного участка под строительство пионерского лагеря-профилактория в Ратмино на месте бывшей усадьбы князей Вяземских. Усадьба Вяземских и рядом стоящая с ней церквушка являлись некогда собственностью Дубненского сельскохозяйственного профессионально-технического училища, готовившего специалистов для сельского хозяйства Московской области. В постройках усадьбы размещались учебные классы, мастерские, складские помещения, а церковь была приспособлена под столовую. По своим масштабам училище было под стать среднему совхозу — имело 1300 га сельхозугодий в пределах городской территории, 600 голов крупного рогатого скота, хорошо было оснащено сельскохозяйственной техникой. Заметный вклад вносило училище в снабжение городских детских учреждений, больниц, столовых свежим, первосортным молоком.

В 1971 году училище перебралось из Ратмино на левый берег в только что отстроенные корпуса сельскохозяйственного учебного центра, а ратминские строения — усадьба и церковь — были заброшены, оставлены на произвол всем ветрам и злоумышленникам. Как известно, на бесхозное быстро заявляет свои права новый хозяин — варварство. С «аккуратным» варварством разрушили все, что можно разрушить: содрали деревянный пол в церкви, выломали оконные переплеты, подожгли купол. А главное строение усадьбы, дом Вяземских, сожгли до основания. Вот на этих остатках древней цивилизации и намеревался строить свой пионерский лагерь ОИЯИ.

Вид колокольни церкви в Ратмино

Внутренний вид церкви

Чтобы не стать соучастниками варварства, мы, хоть и с опозданием, решили выяснить: представляют ли какую-либо ценность для истории и культуры России Ратминская церковь и усадьба князей Вяземских? Прибывшая в город компетентная комиссия из Министерства культуры РСФСР дала заключение, что ни церковь, ни усадьба Вяземских как архитектурные памятники никакой ценности для культуры России не представляют. Однако поскольку церковь является самым древним на территории нашего молодого города строением (построена в 1827 году), комиссия рекомендовала церковное здание сохранить как памятник старины, по возможности отремонтировать его и приспособить для культурных нужд. Рекомендацию комиссии по церкви мы и записали как одно из условий в соглашение при выделении земли под строительство пионерского лагеря-профилактория ОИЯИ. Так была сохранена умирающая Ратминская церквушка, которая для верующих дубненцев сегодня превратилась в прекрасный храм Похвалы Пресвятой Богородицы.

Развитие садоводства

Извечная тяга человека к земле особенно наглядно проявлялась в образе жизни дубненцев. Вместе с рождением города зарождалось и коллективное садоводство: появились первые садоводческие товарищества «Труд», «Мичуринец», «Заря». Особого расцвета городское садоводство достигло в середине шестидесятых, когда появились новые товарищества «Репка», «Здоровье», «Дубна» и др. К 1977 году под коллективные сады было занято 190 га городских земель (около 3000 садовых участков). Однако дальнейшего развития садоводство и в городе, и в стране не получило из-за прохладного, если не сказать недоброжелательного отношения к нему высших эшелонов власти: «разбазаривают, мол, и колхозные земли, а дефицитные стройматериалы, и отвлекается рабочая сила от общественно-полезного труда, и, пожалуй, главное — развивается у советского человека частнособственническая психология». Редко кто из ответственных работников городского, районного масштаба отваживался, не рискуя повредить своей карьере, обзавестись садовыми участками.

И вдруг в 1977 году выходит постановление партии и правительства «О дальнейшем развитии коллективного садоводства и огородничества», которым предписывалось местным властям беспрепятственно выделять по заявкам коллективов земельные участки под сады и огороды. Предприятиям разрешалось обеспечивать садоводов стройматериалами, оплачивать из своих средств до 25% расходов на обустройство дорог, дренажных систем, водоснабжения и т. д. Что заставило наших партийных лидеров резко изменить свои взгляды на коллективное садоводство, не знаю. Очевидно, жизнь, которая никак не вписывалась в передовую марксистскую теорию. Ведь ничего в ней не было сказано о садоводстве и огородничестве...

И вот от предприятий и организаций города посыпались десятки заявлений с просьбой выделить им земли под сады. Умудренный опытом, что от красивых постановлений правительства до воплощения их в жизнь — дистанция огромного размера, а также учитывая, что Мособлисполком категорически запрещает выделять земли под сады в черте городской территории, я взял все заботы о выделении земель для дубненских садоводов на себя. Не стану вдаваться в перипетии этого сложного дела (можно записать в актив мои добрые взаимоотношения с главным архитектором Московской области Л. Вавакиным, приятельские связи с председателем Талдомского райисполкома Н. Ганиным), но в 1978 году Мособлисполком выделил Дубне 120 га под сады, из них 100 га в черте города и 20 га — в Талдомском районе. Так появились в городе новые садоводческие товарищества: завода «Тензор» — в Талдомском районе, объединения «Радуга» — «Репка-2» на левом берегу и ОИЯИ — «Весна» на правом берегу. Подавляющее большинство (95%) дубненских садоводов сохранили условия наибольшего благоприятствования — их участки находились в черте города, в двух-трех километрах от жилищ. Такой благодати для садоводов не имел ни один город.

 

Еще один вираж

В начале 1980 года предстояли очередные выборы в городской Совет. Я принял решение уходить на олимпийский объект — Станцию космической связи, строительство которой близилось к завершению. В какой-то степени на это решение повлияла и смена первого секретаря горкома КПСС; Ю.С. Кузнецов уходил на учебу в Академию общественных наук при ЦК КПСС. На его место был избран Г.И. Крутенко, ранее работавший вторым секретарем горкома. Это был уже пятый секретарь горкома, с которым мне пришлось работать.

Обговорив с Григорием Ивановичем, первым секретарем ГК КПСС и начальником Центра космической связи А.Г. Гафуровым все условия моего перевода на Станцию космической связи, я отправился в отпуск. А когда возвратился из отпуска, то узнал, что вокруг освобождающегося председательского кресла идет интенсивная борьба. Когда я впервые сообщил первому секретарю о том, что собираюсь покинуть стены исполкома, Г.И. Крутенко спросил меня, кого я рекомендую на должность председателя. На эту должность тогда мог претендовать только один человек — Н.Г. Беличенко. Он уже шесть лет работал первым замом председателя исполкома, деловой и энергичный, решительный — словом, готовый председатель. Об этом я и сказал первому секретарю. Прослышав, что в исполкоме грядут кадровые перемены, засуетился партком ОИЯИ.

Потерпев поражение в кампании по разделению города, общественность Института решила утешить себя обретением одного из ключевых мест в городской администрации — должности председателя исполкома. Сделали они это на этот раз разумно и тонко. В результате передвижек, произошедших после ухода из горкома Ю.С. Кузнецова, третьим секретарем горкома избирается В.Д. Шестаков, работавший ранее заместителем парткома ОИЯИ. Через три месяца, в декабре 1979 года его выдвигают кандидатом на должность председателя исполкома горсовета. В январе 1980 года, после моего ухода, В.Д. Шестаков был избран председателем исполкома Дубненского горсовета.

Знаю, что Н.Г. Беличенко болезненно переживал случившееся и даже хотел подать в отставку. Однако отставку его горком не принял, более того, пригрозил, что в отставку он может уйти, положив на стол партийный билет — работай и учи молодого и неопытного председателя. В 1983 году, после того как в Дубненский горком партии первым секретарем снова возвратился Ю.С. Кузнецов, Н.Г. Беличенко стал председателем исполкома Дубненского горсовета.

Н.Г.Беличенко

...Близился день моего перехода на другую работу. Я съездил в Мособлисполком и тепло распрощался с его руководством, с работниками аппарата, которые много лет и словом, и делом безотказно помогали мне в моей нелегкой работе. Особенно трогательно мы расстались с Марией Павловной Щетининой — секретарем Мособлисполкома. Эта глубокоуважаемая мною женщина подарила мне на счастье подкову. Талисман Марии Павловны вот уже тринадцать лет висит на входной двери в нашей квартире. Ну а что касается счастья, то не буду гневить судьбу: может быть, без этой подковы у меня было бы значительно больше неприятностей.

...Каждому человеку при его рождении Господь Бог предопределяет совершить какой-то свой единственный в жизни подвиг: кому открыть теорию относительности, кому развязать кровавую мировую бойню, кому свершить великое предательство, кому вырастить сад, кому построить дом, кому выручить человека из большой беды... Я считаю, что мне Всевышний предназначил работать восемь с половиной лет в Советах. Это и есть мой жизненный подвиг, это и был апогей моей жизни. Пришло время подвести краткий итог моей деятельности на поприще председателя исполкома Дубненского горсовета:

1. Построено два крупных завода — «Тензор» и Радиомеханический (ныне НИИ «Атолл»).
2. Вырос новый, благоустроенный жилой массив на Большой Волге.
3. Введено в строй более 200 тысяч квадратных метров жилой площади (более 350 тысяч квадратных метров полезной).
4. Построено три школы, пять детских садов.
5. Построено две котельных, очистные сооружения, два Дома быта, гостиничный корпус («Гриль»).
6. Построены родильное и детское отделения горбольницы, поликлиника МСЧ-9, аптека МСЧ-9.
7. Введены в строй: рынок, 15 магазинов, ресторан «Вечерний», пивной бар, теплица при ОРСе ОИЯИ на 1 га.
8. Построены: ЗАГС (Дворец бракосочетания), детская библиотека, здание АТС на 10000 номеров и проч., и проч.

Много это или мало, хорошо или плохо — пусть судят люди, для которых все это построено. Я же заканчиваю эту главу повествования словами древних: «Я сделал, что мог — пусть придут другие и сделают лучше».

В.Ф.Охрименко в президиуме торжественного собрания

В.Ф.Охрименко на митинге на Братских могилах 9 мая 1975 г. Выступает Герой советского Союза В.И.Кравченко

Во главе СКС

В 1976 году страну облетела радостная весть о том, что летние Олимпийские игры 1980 года состоятся в Москве. И закружилось, и завертелось, и затрезвонилось! На строительство олимпийских объектов были выделены колоссальные средства (разумеется, за счет социальных нужд). От полезных дел была отвлечена на эти стройки армия строителей, проектировщиков, архитекторов и другого мастерового люда. Магическое слово «олимпиада» открывало двери самых непробиваемых контор и ведомств. Без преувеличения Х пятилетка прошла под олимпийским флагом.

Один из объектов — Станцию космической связи для освещения Олимпийских игр на зарубежье, Министерство связи СССР решило построить у нас в Дубне. С этой целью в 1977 году ко мне в Исполком прибыли представители министерства и поведали о своих планах. Они испрашивали у города 14 га земли на берегу реки Дубны в районе бывшей деревни Александровка. Когда более подробно рассказали об объекте, о его назначении и технических характеристиках... «Хорошо, — ответил я посланцам Минсвязи. — Мы обсудим вашу просьбу на градостроительном совете, со службами города и т. д.».

Чистосердечно заявляю: хоть мною и был проявлен интерес к этому олимпийскому объекту, я ни на кого не довлел ни своей властью, ни своим авторитетом. Все городские чины, улыбаясь, одобрительно кивали головами, никто не хотел встать преградой на дороге к славе Отечества.

За ответом приехал начальник Центра космической связи А.Г. Гафуров, человек интересной судьбы и противоречивых качеств характера. Я сообщил ему, что город разрешает строительство олимпийского объекта на своей территории, но с определенными условиями, одно из которых — кандидатуру на должность начальника станции представит Дубненский горком партии из местных специалистов. А. Г. Гафуров принял все условия и даже выразил удовлетворение, что начальник будет из местных: это залог того, что и горком, и исполком с пониманием отнесутся к нуждам будущего объекта. Так в городе начала строиться Станция космической связи. Горком партии рекомендовал на должность начальника станции меня. Начиналась новая полоса в моей жизни. 22 января 1980 года начальник Центра космической связи А.Г. Гафуров представил меня коллективу станции космической связи в Дубне (СКС-2). Итак, моя жизненная стезя сделала еще один вираж.

Станция космической связи (СКС-2) представляла собой предприятие весьма скромных размеров, состоящее из трехэтажного технического здания с двумя огромными параболическими приемопередающими антеннами (одна – 32 м в диаметре (система «Интелсат»), вторая — 12 м (система «Интерспутник»)); а так же двухэтажного административного здания и одноэтажного корпуса складских помещений. Позже было построено еще несколько небольших технических зданий с приемопередающими антеннами различной величины и разного назначения.

Главные антенны, как системы «Интелсат», так и системы «Интерспутник», работали на спутники-стационары, то есть спутники с геостационарной орбитой, у которых круговая орбита находилась в плоскости экватора Земли с удалением от нее на 36 тысяч километров, а угловая скорость равна угловой скорости вращения Земли вокруг своей оси. Благодаря таким параметрам спутник постоянно находился как бы подвешенным в одной точке небосвода. Антенна системы «Интелсат» работала на американский спутник связи, а антенна системы «Интерспутник» — на советский. Оба спутника находились над Атлантикой между Африкой и Южной Америкой. Это позволяло осуществлять телефонную, телевизионную и другие виды связи между Москвой и странами так называемого Атлантического региона — Европой, Африкой, Южной Америкой, восточной частью Северной Америки.

В начале 1980 года численность обслуживающего персонала станции не превышала 90 человек, позже, через несколько лет, увеличилась до 150. Это были в основном молодые люди возрасте до 30 лет, приехавшие обживать новый, олимпийский объект со всего Союза: с Сахалина, Дальнего Востока, Сибири, Севера, Владимирской и Московской областей. Главная цель, которую преследовало подавляющее большинство приехавших в Дубну, — это получение в перспективе квартиры, так как вместе со строительством станции был заложен и стоквартирный дом на Большой Волге. Правда, дом этот строился в больших муках, с нарушением всех градостроительных сроков, но все же осенью 1983 года был сдан в эксплуатацию, и каждый, кто ждал и надеялся, получил свою квартиру — от однокомнатной на холостяков до четырехкомнатной — на семью из четырех человек. Такой благодати в распределении жилья — одним махом была решена жилищная проблема на много лет вперед — не знало ни одно предприятие города с их многотысячными очередями. Это обстоятельство послужило впоследствии хорошей рекламой для станции космической связи.

С первых же дней знакомства со своим коллективом я с ужасом увидел трагизм своего положения: я совершенно не знал поколения, идущего за мной. Мое поколение формировалось в условиях жесточайшей политической диктатуры, строжайшей дисциплины на производстве, низкого уровня жизни. Для нас непреложными истинами были любовь к Родине, готовность отозваться на любой ее зов (Днепрогэс, Магнитка, целина и т. д.), беспрекословное подчинение приказу, подчинение личных интересов интересам коллектива, умеренный аскетизм и презрение к обогащению, любовь к книге, знаниям, к богатейшим культурным ценностям России и Запада. Ничего подобного, или почти ничего, я не увидел в своих молодых подчиненных. Порой мне казалось, что мы говорим друг с другом на разных языках. И я понял, что время чудаков-энтузиастов заканчивается, наступает эпоха деловых людей, близится час переоценки былых ценностей. Но я не предполагал, что катастрофа так близка... Что ж, других людей у меня не было, надо было работать с теми, кто есть. А работа предстояла большая.

Сотрудники ЦКС «Дубна»

Как любая важная стройка, завершенная раньше срока, олимпийский объект в Дубне был сдан в эксплуатацию с массой недоделок, среди которых были и серьезные. Так, например, не работала система канализации, продолжались работы по прокладке кабеля резервного электропитания, крайне медленно выполнялись отделочные работы в административном здании. Территория станции напоминала лунный ландшафт — ни деревца, ни кустика, ни травинки, ни былинки. Не счесть и мелких недоделок, которые надлежало устранять собственными силами, без привлечения строителей. Серьезно отягощали наш труд бытовые и житейские неурядицы: отсутствие мебели, оргтехники, неустроенность приезжих специалистов. Часть из них с семьями проживали на частных квартирах, расплачиваясь за жилье по тем временам немалыми деньгами — 30-50 рублей в месяц. Но большая часть, без семей, жили в строительных вагончиках здесь же, на территории станции, по 4-6 человек в вагоне, элементарно приспособленном для проживания. И в таких условиях многие из них прожили три-четыре года.

 Я впрягся в воз, загруженный тысячью неотложных дел, и потянул его навстречу Олимпиаде, личным примером стараясь зажечь своих трудно поддающихся душевному огню сослуживцев. Мало-помалу дело двигалось: устраняли строительные недоделки, обустраивались, учились работать с техникой, которая для тех времен отражала передовую научную мысль как отечественных, так и западных ученых (комплекс аппаратуры системы «Интелсат» был поставлен японской фирмой NEC, аппаратура системы «Интерспутник» — наша, отечественная). И вот когда до открытия Олимпиады оставалось два или три месяца, стран облетела весть, которая повергла в уныние и устроителей Олимпиады, и наше правительство: группа западных стран (США, Англия, Франция, ФРГ, Япония, затем к ним присоединился и Китай) объявили бойкот московским Олимпийским играм в знак протеста против вторжения наших войск в Афганистан. Это означало, что интерес к московской Олимпиаде ослабнет, в Москву не приедут тысячи и тысячи зарубежных туристов, страна, угрохав несметные средства на устройство Олимпиады, окажется в тяжком убытке как материальном, так и моральном. Но делать было нечего, отступать уже было поздно, и пришлось нам делать хорошую мину при скверной ситуации: мол, больше медалей достанется странам социалистического содружества. Так оно и вышло.

В кресле директора ЦКС «Дубна»

Наступил день открытия Олимпиады. Это было воистину торжественное, красочное и грандиозное празднество, которое состоялось на главном стадионе Москвы в Лужниках. Что-что, а организовывать масштабные зрелищные мероприятия мы умели мастерски. Олимпиада держала нас в напряжении около двух недель. Мы работали с большой ответственностью, интересом и прилежанием. И хотя многие страны из-за бойкота отказались от наших телепередач, работы у нас было предостаточно. Это был первый мой серьезный экзамен на новой работе, и слава Богу, и я, и коллектив станции выдержали его успешно. Вздохнули мы свободно только тогда, когда огромный, милый и добрый Мишка, символ московской Олимпиады, улетел в вечернее небо, освещенное прожекторами и прощальным фейерверком. За успешную трансляцию телепередач с московской Олимпиады на зарубежье и я, и многие работники станции были поощрены и руководством Центра космической связи, и даже министром.

1980 г. В.И.Конотоп во время посещения ЦКС «Дубна». Второй слева А.Г.Гафуров, третий В.Д.Шестаков, четвертый  В,И.Конотоп, шестой В.Ф.Охрименко и седьмой Ю.С.Кузнецов

…Мое повествование об этом периоде своей жизни было бы неполным, если бы я не рассказал о своем новом начальнике Андрее Гафуровиче Гафурове (Абдурахман Гафуров). Это был человек необычный, резко отличающийся от окружающих нас людей, в котором сочетались одновременно и незаурядный талант руководителя, и способность матерого авантюриста. Казалось, для него не существовало никаких преград в достижении цели. И этим часто пользовались министерские чиновники, выпуская А. Гафурова как таран для решения той или иной задачи. А. Гафуров легко и изящно проникал в любые коридоры власти, в любой кабинет любого начальника. Не каждый мог похвалиться, даже министр связи СССР, что он имел удовольствие быть принятым Генеральным секретарем ЦК КПСС, а А. Гафуров дважды лично встречался с генсеком К.У. Черненко. У него был обширный круг знакомых в различных сферах нашей жизни: среди кинорежиссеров - С. Бондарчук, среди именитых врачей - С. Федоров, среди писателей - В. Карпов, а среди политических деятелей - секретарь Московского Обкома В. Конотоп. А. Гафуров обескураживал собеседника своей непосредственностью, простотой общения и редко уходил из кабинетов сильных мира сего, не решив своих проблем. По натуре своей он был веселый, добрый к людям человек, обладающий редким качеством руководителя. Он почти не употреблял спиртных напитков. Но страстно любил А. Гафуров красивую жизнь, любил компании «нужных людей», любил, чтобы его уважали, пели ему дифирамбы, постоянно окружали его заботой, В его судьбе отразились не только трагизм, но и величие Советской власти.

А.Г.Гафуров на ЦКС «Дубна» (крайний справа). 1983 г.

Родился в 1923 году, рано остался без родителей, воспитывался в детдоме, служил на флоте подводником, дослужился до чина капитана I ранга. В начале семидесятых годов ушел в отставку и возвратился на землю своих предков — в Ташкент. Однако долго жить в Узбекистане не смог — слишком сильно он обрусел, чтобы жить среди своих соплеменников (объяснение А. Гафурова), приехал в Москву (а в Москве даже не каждый генерал и адмирал могли устроиться на жительство после ухода в отставку). Несколько лет он работал в системе ДОСААФ, затем в середине семидесятых стал начальником Центра космической связи (СУР-9), в подчинении которого было четыре станции космической связи: в Гусь-Хрустальном, Львове, Щелкове и Дубне.

Ко мне А. Гафуров относился с большим уважением, считался со мной как с равным, с присущей ему прямотой заявлял, что я — большое для него приобретение. СКС-2 А. Гафуров считал своим любимым детищем, так как вложил в ее созидание весь свой организаторский талант, всю свою душу, ведь это была его лебединая песня, поскольку в скором времени он вынужден был оставить должность начальника СУР-9.

Несмотря на сложность и противоречивость характера этого человека, я уважал его и оставил о периоде нашей совместной работы самые добрые воспоминания.

…1981 год прошел для меня в обычных производственных заботах: залечивали раны строительных недоделок. Учились работать — на СКС-2 была серьезно поставлена техническая учеба. Благоустраивали территорию станции, высадив около 200 деревьев, из которых 100 — голубые ели. Мы тверже и тверже становились на ноги, обретя славу образцово-показательного предприятия не только в городе, но и в Министерстве связи СССР. И зачастили к нам со всего света различные делегации: и специалисты в области космической связи, и директора фирм, и министры, и директора департаментов — «все флаги в гости к нам!». Сам Министр связи СССР В. В. Шамшин посетил нашу станцию три раза.

В.Ф.Охрименко с министром связи СССР  В.А.Шамшиным (слева) во время его визита на СКС «Дубна»

В.Ф.Охрименко дает пояснения участникам научного семинара. Третий справа академик В.А.Котельников. 1983 г.

Одним из главных вопросов в деятельности руководителя является подбор, расстановка и воспитание кадров. Без квалифицированных, ответственно относящихся к своему делу кадров производство не наладишь. Если в основном производстве мы худо-бедно были обеспечены специалистами, то во вспомогательном производстве (электрики, сантехники, шоферы, сторожа и т. д.) чувствовался кадровый пробел. Нелегко было укомплектоваться этими кадрами. Это самая люмпенизированная рабочая прослойка, самая пьющая, прошедшая огонь и воду и не смущающаяся дурной славы, идущей за ними. Сколько же я намучился, пока наконец не расставил этих «огрызков гегемона» по рабочим местам! Сейчас даже трудно представить, что были такие времена, когда никчемного работника, лодыря и пьяницу практически нельзя было уволить с работы. Все общественные организации — партийная, профсоюзная, комсомольская — горой стояли за «человека труда», воспитывали его, прощали ему очередное нарушение трудовой или производственной дисциплины и снова воспитывали. Достаточно подобным работникам совершить несколько прогулов или нарушений общественного порядка, как показатели предприятия резко падали, а руководитель лишался части своей премии. Такая практика заигрывания с люмпенами не способствовала росту производительности труда, разлагала коллектив и охлаждала его рвение к работе: зачем надрываться, если зарплата добросовестного работника отличается от зарплаты бездельника на 5-10 рублей. Это в конечном итоге явилось одной из причин, приведших страну к катастрофе, которую мы сейчас переживаем.

Весной 1987 года наш уважаемый начальник А.Г. Гафуров окончательно вышел в отставку, оставив свое любимое детище — космическую связь. Уже несколько лет А.Г. Гафуров был предметом откровенной травли со стороны министерских чиновников. Тучи черной неблагодарности сгущались над его головой. А.Г. Гафуров был крайне неудобной личностью для руководства Главка, потому что обладал лучшим организаторским талантом любого чиновника из этого заведения и не очень считался с их высокопоставленным мнением, а, как известно, посредственность не терпит такого положения, когда кто-то из подчиненных способнее ее. А.Г. Гафуров, как шекспировский мавр, сделал свое дело: построил олимпийский объект в Дубне, укомплектовал его основными кадрами, построил дом для специалистов, сделал наше предприятие лучшим объектом космической связи в Союзе. Теперь А.Г. Гафуров стал не нужен. Мне было очень жаль расставаться с А.Г. Гафуровым, я уже привык к его стилю работы, снисходительно терпимо относился к его земным, человеческим чудачествам. Уход А.Г. Гафурова еще более убедил меня в том, что и мне пора на заслуженный отдых, что я и сделал в 1988 г.

Встречи, оставившие след

Мне довелось встречаться с некоторыми космонавтами, популярнейшими личностями шестидесятых-семидесятых годов, национальными героями страны: Г.Т. Береговым, П.Р. Поповичем, В.Ф. Быковским, А.С. Елисеевым. Г.Т. Береговой дважды приезжал в Дубну по нашим приглашениям на различные торжественные мероприятия. Этот генерал покорил нас всех своей простотой и человечностью, глубокой эрудицией в области таких сторон мироздания, о которых мы и понятия не имели. А своими анекдотами, с французским изяществом, но русским содержанием, он вообще привел нас в умиление.

С космонавтом П.Р. Поповичем я познакомился на каком-то торжественном мероприятии в г. Жуковском: сидели рядом в президиуме. Здесь же около супруга сидела его жена Марина, прославленная и отчаянная летчица-спортсменка. Чувствовалось в ее поведении, что она не только жена отважного космонавта, но и его секретарь, консультант и, наверное, воспитатель. Когда Попович выступал на этом торжестве с какой-то приветственной речью, Марина с напряженным вниманием следила за ним, качала головой в такт его фразам и даже шевелила губами, очевидно, повторяя слова ею же написанной речи.

...Однако рядом с нами жили и творили корифеи мирового масштаба. А ведь то, что рядом, мы порой не замечаем, а иногда и не ценим. Я имею в виду наших пионеров ядерной физики, руководителей ОИЯИ — академиков Н.Н. Боголюбова, И.М. Франка, Г.Н. Флерова, Б.М. Понтекорво, членкоров Д.И. Блохинцева, М.Г. Мещерякова, В.П. Джелепова и др. Это люди из той легендарной эпохи благоденствия Советской власти, когда создавался атомный щит нашего Отечества, когда наша наука сотрясала мир своим достижениями в области физики, космонавтики и др. Некоторые из них были непосредственно причастны к работам над атомной бомбой и первой в мире атомной электростанцией в Обнинске. И описание жизни каждого из них достойно украсило бы популярную книжную серию «Жизнь замечательных людей». Так, Г.Н. Флеров во время войны послал письмо И. Сталину, в котором аргументировано обосновывал, что Советскому Союзу надо немедленно приступить к работе над атомной бомбой. Затем Георгий Николаевич работал в группе И. В. Курчатова, а когда это грозное оружие ХХ века было создано, Г.Н. Флеров получил от И. Сталина в подарок автомобиль «Победа», который он хранил как ценную реликвию до конца своей жизни.

В.Ф.Охрименко приветствует участников Международной конференции по физике высоких энергий. 1971 г.

В президиуме собрания с академиком Г.Н.Флеровым

С академиками И.М. Франком, Г.Н. Флеровым, Б.М. Понтекорво я встречался редко. Они избегали «света», праздничного многолюдия, особенно И.М. Франк. А вот с Н.Н. Боголюбовым, Д.И. Блохинцевым, М.Г. Мещеряковым, В.П. Джелеповым судьба сводила меня довольно часто. Самой яркой звездой в созвездии этих светил был, конечно, академик Николай Николаевич Боголюбов — директор ОИЯИ. Н.Н. Боголюбов никогда не состоял в партии коммунистов, но это не препятствовало ему быть двадцать лет директором ОИЯИ, многие годы депутатом Верховного Совета СССР, искренне уважаемым человеком. Его всегда приглашали на все крупные партийные собрания города и ОИЯИ.

Всякий раз, находясь рядом с Н.Н. Боголюбовым, я задавал себе один и тот же наивный вопрос: неужели этот человек — носитель редчайшего дара божьего, гигант советской науки? Так он был скромен, прост. Маленького роста, в очках, речь правильная, но невыразительная, монотонная (не оратор). В толпе его примешь скорее за счетовода-бухгалтера, чем за мастистого академика. Живя в мире формул и абстракций, Николай Николаевич совершенно был отрешен от мира действительно, не защищен от его вывихов. Поэтому окружающие оберегали его, иногда как ребенка, от всех житейских стрессов, давая возможность ему жить в своем, в неведомом нам мире науки. Иной раз он удивлял меня своим наивным толкованием некоторых жизненных вопросов.

...Подметил я в Николае Николаевиче одну человеческую черту — жалость к страждущим. Много поездив по свету, многое увидев, он не понаслышке судил о капиталистическом «рае». Вот что он однажды рассказал.

Будучи в Индии, Н.Н. Боголюбов был приглашен на банкет к какому-то богатому и влиятельному в ученом мире лицу. Банкет был организован на вилле, в живописном саду, вечером, при красочном электрическом освещении. Стол ломился от яств, невиданных русским человеком. Но аппетит покинул Николая Николаевича, когда он увидел за решеткой забора сотни голодных глаз бездомных нищих, пришедших посмотреть, как жируют богатые и сильные мира сего. Но чтобы не сидеть за столом белой вороной, не пить и не есть, Николай Николаевич взял из вазы конфетку и стал разворачивать бумажку. «Николай Николаевич, — услышал он шепот соседа, — эту конфету надо есть с оберткой — это не бумажка, а серебряная фольга». Конфетка застряла во рту Николая Николаевича, пораженный чудовищным контрастом — здесь едят серебро, а там, за забором, сотни голодных,- и он тихо, на английский манер покинул банкет.

Академик Н.Н.Боголюбов

Несмотря на кажущуюся отрешенность от дел житейских, Н.Н. Боголюбов был глубоко эрудированным человеком, обладал недюжинными знаниями в области искусства, истории, богословия и т. д. Когда кто-либо из окружающих выражал восхищение его эрудицией, Николай Николаевич с присущей ему скромностью отвечал: «Что вы, что вы! Самым грамотным, самым эрудированным среди нас является Михаил Григорьевич Мещеряков. Это — энциклопедист, и мы все обращаемся к нему за помощью, вплоть до того, как пишется то или иное слово...»

Однажды Н.Н. Боголюбов прибыл в г. Загорск на встречу со своими избирателями. «Свиту» его составляли Ю.С. Кузнецов и я. Нам перед собранием показали музей Троице-Сергиевой лавры и святая-святых — Духовную Академию. Мы побывали во всех заповедных местах Академии, посетили даже кабинет-музей архиепископа Алексия — видного общественного деятеля времен Великой Отечественной войны, много сделавшего для победы над нашим супостатом — немецким фашизмом, обласканного самим И. Сталиным. Сопровождавшие нас монахи усердно трудились, рассказывая нам об истории лавры, о чудотворных иконах, о выдающихся деятелях православной церкви и т. д. И всякий раз незаметно, тонко, чтобы не унижать рассказчика, Николай Николаевич уточнял, дополнял рассказ экскурсовода, чем вызывал искреннее умиление монахов. «Глубокоуважаемый Николай Николаевич, — сказал один из них, — мы были бы вам очень признательны, если бы вы преподавали в нашей Академии богословие».

Когда мы остановились перед портретом-иконой Преподобного Сергия Радонежского, основателя лавры, пламенного патриота Отечества нашего, естественно, речь зашла о великом историческом событии Древней Руси — битве на поле Куликовом. Тут я решил блеснуть своими знаниями российской истории и пыжился вспомнить, — так и не вспомнил, — имена двух монахов-богатырей, которых Сергий Радонежский благословил на ратный подвиг. Николай Николаевич тут же пришел мне на помощь: «Пересвет и Ослябя». Расставаясь, служители Лавры с чувством глубокого уважения обратились к Н.Н. Боголюбову: «Николай Николаевич, наша академия и все верующие Загорского избирательного округа проголосуем за вас». За Н.Н. Боголюбова обычно голосовали 99,9% избирателей, и известную долю в этот успех вносила наша православная церковь.

Какими иностранными языками владел Н.Н. Боголюбов, я не знаю, но некоторые считали его полиглотом. Мой знакомый, случайно оказавшийся с Н. Н. Боголюбовым на одном теплоходе, совершавшем круиз вокруг Европы (из Ленинграда в Одессу), рассказывал: советский турист наспех восхищавшийся достопримечательностями Запада, бежал сломя голову в магазины. Николай Николаевич же в свободное от экскурсий время любил посещать базары, особенно южные. Потолкавшись, некоторое время, в шумной базарной толпе, он, к удивлению окружающих, начинал объясняться с продавцами фруктов на их языке, вызывая к себе неизменные симпатии обитателей рынка. И так было по всему следованию пути: в Испании, в Италии, в Греции и в Турции... Отзывчивые на проявленное к ним внимание иностранца, торговцы всегда продавали Николаю Николаевичу фрукты по заниженным ценам.

Завершая небольшой рассказ об академике Н. Н. Боголюбове, я хочу заметить, что он, как и все, имел человеческие слабости, и ничто человеческое не было ему чуждо. Курил Николай Николаевич нещадно, любил в хорошей компании пропустить две-три рюмочки коньяку, разумеется, армянского, трехзвездного. На застолья он почти всегда являлся в сопровождении своего неизменного и заботливого секретаря Зинаиды Васильевны Гордиенко. Она с ним обращалась запросто, невзирая на его академический статус — как мать с сыном, как старшая сестра с младшим братом. Она-то и накладывала «вето» на четвертую рюмку, и Николай Николаевич беспрекословно ее слушался, во всем слушался. Вот и все, что осталось в памяти моей от мимолетных встреч с замечательным человеком, великим ученым — академиком Николаем Николаевичем Боголюбовым.

Удивительным человеком был А.Я. Березняк. Однажды Александр Яковлевич захворал, и мы с Виктором Гуренко решили его навестить. Жил он на улице Карла Маркса в двухэтажном доме на втором этаже в двухкомнатной квартире. Нас поразила простота обстановки, в которой жил Главный конструктор: заурядная квартира в зауряднейшем доме, старенькая мебель — ничего лишнего, никакой фешенебельности. И всюду книги, книги — только техническая литература. А.Я. Березняк признавался, что в технической литературе он находит отдохновение, а от беллетристики быстро устает. Накануне Александр Яковлевич возвратился с международной авиационной выставки из Англии, где он был в целях конспирации под вымышленной фамилией. И вот он с детской радостью показывает нам «вещицу», которую привез из Англии — это была обыкновенная безопасная бритва. Он так ею дорожил, что не разрешил даже ее осмотреть, притронуться к ней, чем еще раз нас удивил: из Англии — и бритву...

А.Я.Березняк

Человечен и прост, как правда был А.Я. Березняк. Об этом сыне Отечества нашего еще напишут книги, обязательно напишут! Коллектив МКБ «Радуга» увековечил имя главного конструктора А. Я. Березняка, присвоив своему предприятию его имя; а исполком горсовета назвал одну из улиц левобережья тоже его именем — улица А.Я. Березняка (бывшая Хлебозаводская, на которой давно уже не было никакого хлебозавода). 

Шло время, я, перейдя на другую работу, отошел и от лошадиных, и от городских дел. И вот однажды А.Г. Гафуров привез на Станцию космической связи в качестве гостя известного профессора-окулиста С.Н. Федорова с дочерью. Светило медицины проявил некоторый интерес к нашей космической технике, но не более. В светской беседе за обедом С. Федоров обмолвился, что увлекается конным спортом. Тут я и поведал С. Федорову, что у нас есть такой чудак — Тито Понтекорво, что у него есть десятка полтора собственных лошадей, что они уже съели все его бабушкино наследство и вот-вот съедят и хозяина. Это так заинтересовало С. Федорова, что он тут же попросил отвезти его на конюшню. Так состоялось знакомство двух увлеченных одной страстью чудаков: С. Федорова и Т. Понтекорво. Это знакомство имело большие последствия для дубненского коневодства. Несмотря на жаркую полемику, разгоревшуюся в конце восьмидесятых годов вокруг уже почти достроенной конюшни в заповедном уголке города (Ратмино), несмотря на вопли демагогов — «любителей природы», дело, начатое Т. Понтекорво и поддержанное крепкой рукой С. Федорова, живет и процветает на радость людям!

Однажды я на островах Московского моря встретился с композитором Л. Лядовой: она оказалась страстным рыболовом и разделяла любовь к музыке с любовью к природе.

Приходилось мне встречаться и с представителями артистического мира. Особенно мне памятна встреча с группой актеров театра им. Моссовета — Плотниковым, Лановым, Целиковской и др. 

Из истории некоторых улиц города

В 1979 году после смерти первого директора ОИЯИ члена-корреспондента Академии наук СССР Д. И. Блохинцева исполком переименовал улицу Комсомольскую в улицу Д. И. Блохинцева. Почему именно эту? Да потому, что в городе было несколько молодежных улиц: Пионерская, Комсомольская, Молодежная, 50 лет Комсомола. Во-вторых, потому, что эта маленькая улица буквально упирается в филиал МГУ в Дубне, где Дмитрий Иванович много лет вел преподавательскую деятельность.

Где-то в середине семидесятых годов появилась первая улица с многоэтажной застройкой на Большой Волге. Завод «Тензор», и его жилой массив строились с таким энтузиазмом и такими темпами, что они были под стать героике строителей первых советских пятилеток. По предложению директора завода «Тензор» П. А. Журавлева первая улица на Большой Волге была названа улицей Энтузиастов.

А вот история названия улицы Калининградская совсем из ряда вон выходящих: почему не Пензенская, не Талды-Курганская? Три элитных города Московской области — Дубна (центр ядерной физики), Жуковский (город авиационной науки и техники) и Калининград (город ракетной техники) были спаяны крепкой дружбой. Ежегодно (а иногда и несколько раз в год) мы обменивались представительными делегациями, человек 20-30 (партийные, советские работники и т. д.). Это были исключительно полезные визиты, каждый раз мы привозили из городов-братьев что-то новое, чего у нас еще не было. Народ был тогда простой, ума-разума набирались друг от друга.

Однажды собравшись, делегации трех городов решили: оставим память о нашей дружбе будущим поколениям в названиях двух улиц в каждом городе именами городов-друзей. Дубна честно выполнила этот уговор: улица Жуковского у нас уже была, а Калининградской мы назвали одну из вновь формируемых улиц на Черной речке. Так появилась в городе улица со странным названием. Насколько мне известно, ни в Жуковском, ни в Калининграде улицы Дубненской нет...

• Назад
• Вперёд