История города в воспоминаниях жителей

Ну, вот кое-что мы уже и припомнили из времен детства. Не таким уж оно было коротким и мало насыщенным. Есть ещё большой пласт летнего времени, проведённого в пионерском лагере «Дружба». Там я была по нескольку заездов кряду, да не один год. Так что многое можно припомнить и рассказать.

В ту пору практически все дети проводили каникулы в пионерских лагерях. Путёвки приобретались опять же через всемогущий по тем временам профсоюз, в котором, кстати, состояло всё рабочее население. И за небольшие деньги родители могли отправить своё ненаглядное озорное чадо в лагерь на целый месяц, а то и на все три смены. Поэтому летом дворы резко и надолго пустели, и хотя наш город был небольшим, и очень зелёным, оставлять детей одних во дворах без присмотра было непринято. Нас отправляли в лагеря. Правда, по возрасту мы часто попадали в разные отряды, (кстати, они всегда были переполнены), но на территории лагеря все бегали одной ватагой. Так что не особо-то и огорчались, когда вдруг лучшая подруга из соседнего дома оказывалась в другом отряде. Но если родители просили вожатых определить детей вместе, это принималось всегда, даже если мы были разные по возрасту. Так что можно было видеть на линейке отряд взрослых ребят и среди них кого-то сильно отличающегося по возрасту. Но это никого не удивляло и уж тем более не напрягало. Заезд в лагерь был всегда вначале месяца, одна смена длилась около тридцати дней, и таким образом за лето их было три. Отправлялись в лагерь на рейсовых автобусах с площади Космонавтов. Каждому отряду выделялся большой автобус. Иногда в него усаживались сразу два отряда, то ли автобусов не хватало, то ли отряды были маленькие, но нас это не огорчало. А кто в таком возрасте не хотел ехать в переполненном орущем транспорте? Это было даже ещё интереснее. Толкотня, визг, смех и предвкушение всеобщего интереса от чего-то нового, или просто слегка забытого. Наши небольшие чемоданы (все непременно ездили именно с ними, сумок или рюкзаков не было ни у кого), закидывали в крытые грузовики и везли следом. Кстати, чемоданов было всегда много, они доверху заполняли крытые кузова, но по приезду в лагерь мы сразу и безошибочно узнавали свои. Разные они тогда были что ли, не помню, но по цвету точно разные. Мы быстренько получали свой багаж и тащили его в указанное место. За каждым отрядом закреплялся определённый корпус. Они были кирпичные, однотипные, поэтому все жили в одинаковых условиях. Правда, взрослые ребята жили в двух деревянных домах. Они стояли чуть поодаль от основных корпусов, и палат там было поменьше. Наверно, потому, что взрослые уже неохотно ездили в лагерь, и их было не так много, как нас, малолетней шантрапы. Помнится, эти пара домиков были выкрашены в зелёный и голубой цвета. Такие крепкие добротные деревянные домишки с тремя, четырьмя комнатами-палатами. В день отправления на площади собиралось большое количество взрослых и детей, все улыбались, разговаривали, ждали приезда автобусов. Мы усаживались в автобусы, родители махали нам в окна, и мы гордые и весёлые уезжали в свой «загородный мир», где нам предстояло провести вместе не один день. Отъезд обычно назначался на послеобеденное время, по приезду в лагерь нас ожидал праздничный ужин. Не помню уже, что именно нам давали, но то, что он считался праздничным, помню из разговоров взрослых. Мы налетали на еду, не вдаваясь в подробности меню. Здание столовой находилось недалеко от центрального въезда на территорию лагеря. Оно и сейчас служит там верой и правдой. Столовая представляла из себя длинное деревянное здание с большим залом, в котором в несколько рядов стояли квадратные столы. За каждым усаживалось по четыре человека. Прямо напротив центрального входа (туда мы буквально врывались вихрем, когда приходило время приёма пищи) располагалась кухня. Она была большая, открытая для обозрения, и мы хорошо видели, как повара готовили еду, и разливали супы по тарелкам. Помню, как меня удивляли большущие кастрюли и поварешки, последние больше походили на огромные дуршлаки, только без дырочек. Женщины в белых передниках и колпаках едва стаскивали тяжеленные кастрюли с плиты и тащили их к стойке (мармиту), где в ожидании уже толпилась и прыгала ребятня. Помню, мы часто бегали за добавками, и повара просто сияли от счастья, когда выдавали нам дополнительные порции компота или макарон с сыром. За супом лично я за добавкой не бегала, не любила первые блюда. А вот за компотом, все бегали наперегонки, пить в жару хотелось всегда. На столах стояли тарелки с нарезанным хлебом, мы его, конечно же, не съедали, но утаскивали с собой и прятали куски под подушку, чтобы потом вечером перед сном с аппетитом уплетать их друг перед другом. Таскали обычно не по одному куску, и это помогало нам не засыпать голодными. Не то чтобы нас не калорийно кормили, просто ужин был в шесть часов вечера, а потом ещё три, четыре часа до отбоя мы носились по лагерю и к ночи уже снова хотели есть. Мы съедали всё, что нам привозили по выходным дням родители, но это в основном были конфеты, пряники, печенье. Всё это съедалось практически сразу, в тот же день, поэтому куски хлеба были нашим самым ходовым перекусом перед сном. Нахрустевшись подсохшими под подушкой ломтиками нарезанного хлеба, мы быстро засыпали. Я не помню, чтобы кто-то по ночам плакал или хотел домой к маме. Помню только, когда лето выдавалось дождливым и ветреным, в палатах было сильно прохладно, и под утро я замерзала. Палаты были большие, коек на десять, двенадцать. Днём все окна открывались (соблюдался режим проветривания), в плохую погоду в них было особенно холодно и сыро, мы засыпали, плотно кутаясь в лёгкие одеяла. Спать в одежде не разрешалось, вожатые за этим следили строго. Так что чувство холода, а порой и дрожи мне запомнилось хорошо. Но это всё было ничто по сравнению с тем холодом, который пронизывал нас на утренней линейке. Это было нечто! Мы стояли и тупо мёрзли потому, что были плохо одеты в эти ранние утренние часы. Отчасти этому способствовал тот факт, что у нас просто не было с собой тёплой одежды. Нас отправляли в летние лагеря, и это подразумевало жаркие дни (кстати, в то время лето было по-настоящему жарким и душным, это сейчас погода кардинально изменилась). Опять же дома мы не выскакивали на улицу так рано, дожидались, пока солнце не начнёт светить прямо в окна. А проследить, чтобы мы оделись с утра потеплее было некому. Родители приезжали раз в неделю, и помочь нам в этом не могли. Поэтому на линейки мы бежали в летних платьях и сарафанах, в босоножках на босую ногу, которые ещё были к тому же мокрые от холодной утренней росы. Помнится, что по утрам часто нависали туманы. Мы стояли на линейке и ждали когда же, наконец, председатели отрядов отрапортуют о готовности отрядов «всегда быть готовыми ко всему», чтобы пуститься наперегонки в тёплую столовую. После обязательной сдачи рапортов над лагерем поднимался флаг, нас отпускали, и мы опрометью неслись в манящую запахами столовую. Как же там было к этому времени тепло и уютно. Повара трудились с пяти часов утра, электрические печи жарили на всю катушку. Мы, плотно прижимаясь друг к дугу, вытягивались в узкую волнистую очередь, всем не терпелось скорее получить горячую масляную кашу и чай. Быстро насытившись, разбегались кто куда. Вожатые в основном нами не занимались, мы практически бесцельно болтались по лагерю. Правда, иногда они пытались нас как-то организовать, увлечь и придумывали разные дела, но нам это было неинтересно, и мы под любым предлогом сбегали от них. Вожатые набирались в лагерь из работников завода. Это были молодые девушки, мужчины в ту пору как-то не занимались такими делами. Ни у кого из них не было специального педагогического образования, необходимых навыков воспитания детей, у них много чего не было для этой работы, даже простого опыта общения с детьми. Они были очень молоды, своих детей ещё не имели, и желание заниматься неугомонно-снующей ребятнёй у них тоже отсутствовало. Девушки просто присматривали за нами кто - как мог и умел. Помнится, мы даже и видели-то их только когда шли на линейку или в столовую. В это время они как-то сразу возникали ниоткуда и шли рядом, а так собирались где-то компанией и были заняты своими разговорами. Когда они вдруг становились нужны, мы носились по лагерю в их поисках, ещё и не всегда находили.

Проводить время в палатах, даже когда на улице было пасмурно и холодно, нам не разрешали. Исключением были только дождливые дни, да и то, если дождь начинался сильный. Вот тогда мы бегали из комнаты в комнату, прыгали по кроватям, что приводило в ужас вожатых, которые жили с нами в этом же корпусе. Но когда они уходили на какие-нибудь совещания, или просто в гости друг к другу (а это случалось не так уж редко), мы устраивали пиры радости и свободы. Ор стоял на весь лагерь, и потом этому вожатому делалось серьёзное замечание за плохой досмотр за детьми. Поэтому они не часто оставляли нас наедине со своей радостью в дождливое время. В основном оставались в отрядах, следили за порядком и сторожили нас. Зато как на нас в то время шипели уборщицы… Им же приходилось внепланово убирать натасканную с улицы грязь, дополнительно мыть полы. Они ругались, беспрестанно ворчали и старались выгнать нас, как только дождь прекращался. Кстати, упомяну деталь, туалеты в ту пору были уличные деревянные, холодные и по вечерам ходить туда было страшновато. Но вокруг был лес, малинник и мы бегали туда. Умывальников в корпусах тоже не было, они были сделаны на улице, и представляли из себя длинные желоба, над ними торчали множество кранов с совершенно ледяной водой по утрам. Сверху нависала длинная деревянная полка, куда мы клали пасту и мыло. Вода всегда была сильно холодной, поэтому, я думаю, мы редко толком умывались по утрам. Дети это не любят, мы не были исключением. Были у нас и банные дни. Не помню каждую неделю или один раз в десять дней, но были обязательно. Баней служил деревянный дом около леса, мылись мы отрядами, по очереди, и я помню, что это не было комфортно и интересно. Банный день не казался для меня праздником или чем-то привлекательным, я туда совсем не стремилась. Здание бани стояло поодаль от корпусов, на границе лагеря с лесом, туда мы не бегали, даже когда вся остальная лагерная территория ужасно надоедала, и мы не знали, куда бы ещё податься. Тогда мы просто болтались по лесу, хотя правилами это было запрещено. Но куда не подашься от скуки? Вид самой бани был непривлекательный, какой-то тяжёлый и наводил душевную смуту. В этом районе всегда было пусто и жутковато. Вот так мы и проводили время в ожидании сначала обеда, потом ужина, а потом отбоя. Но были в лагере и запоминающиеся дни. Они выпадали на выходные в это время к нам приезжали родители в основном на кимрских автобусах. Свою машину в ту пору мало кто имел. В эти дни добрая половина лагеря висела на деревянных воротах. Кстати, они всегда были нараспашку и их вообще никто не охранял, но на выходные на ворота ставили по нескольку человек, не из самых старших, а из тех, кто поменьше и пошустрее, чтобы они сразу бежали за счастливчиками, к которым приехали родители. Нас разыскивали и на бегу наперебой орали: к тебе приехала мама, тем самым заставляя счастливчика нестись к главному входу. В эти дни мы и сами по сто раз бегали туда и смотрели, как родители с авоськами один за другим шагают в сторону лагеря с очередного автобуса. Им разрешалось ходить с нами по лагерю, осматривать корпуса, в которых мы жили, наводить порядок в наших чемоданах (они валялись у каждого под кроватью). Потом мы провожали их до ворот и бежали в палаты доедать то, что ещё не доели при встрече с ними. В эти дни на кухне оставалось много еды. Мы даже умудрялись не ходить на ужин, конфеты и печенья своё дело делали. Один раз за смену в лагере проводился родительский день, и тогда приезжало очень много взрослых, примерно в одно и то же время. Как правило, это был выходной. Лагерь мгновенно оживал, народу везде было полно, становилось интересно и радостно. Родители, не торопясь, прогуливались по территории, заглядывали в корпуса и столовую, просто сидели с детьми на траве рядом с забором. И с умилением смотрели, как их любимое чадо уплетает привезённые гостинцы. А потом приходило время торжественного закрытия лагерной смены, его устраивали всегда под ночь. За территорией сооружался большой костёр, мы отправлялись туда, когда темнело, чтобы эффект от костра был более значительным. Но летом, как известно, темнело поздно, поэтому шагали на поляну уже после десяти вечера, я помню, что к этому времени мне идти никуда не хотелось. На узкой тропинке в тёмном лесу было неприятно и страшновато, трава к тому времени уже была мокрой, земля холодной и пахла сыростью, дул ветер, и я опять мёрзла. Костёр всегда сооружался большой, такой пионерский, до неба. Но ещё раз повторюсь, мне это не было интересно, потому что мне там было холодно и неуютно. Мы просто стояли около пылающего костра смотрели на него. Вокруг была пугающая темнота, и никто из детей никуда не старался убегать, обычной весёлой суеты не было. Молча смотрели, как огонь полощется до самых макушек огромных раскидистых деревьев и даже выше, ждали, пока он догорит. Я же мечтала скорее попасть в палату и, закутавшись с головой в одеяло, побыстрее согреться и уснуть. Поэтому я всегда неохотно ходила на такие мероприятия, иногда мне удавалось остаться в лагере с кем-нибудь из взрослых. Потом были сборы домой и сам отъезд, опять грузились чемоданы. Нас усаживали в автобусы, их мы с нетерпением ждали всё утро потому, что в лагере всё-таки было скучно, и хотелось домой, в свой двор к своим ребятам. В день отъезда по установленной традиции устраивался праздничный обед. Но я плохо помню, чем он отличался от обычного. Разве, может, какие сладости давали. Конфетами нас в лагере не кормили никогда и пирожные тоже не давали. На площади нас ждали родители, и мы с визгом кидались к ним на шею. Потом площадь быстро пустела, все уходили по домам. Надо отметить, что в лагере я особо ни с кем дружбу не заводила и, приехав домой, не помню, чтобы бегала к кому-то из девчонок в гости или кто-то прибегал ко мне. Расходились и расходились, можно сказать насовсем. Возможно, это происходило потому, что всё-таки мы были ещё очень малы для продолжения лагерного знакомства. Словом все мои друзья и подруги были из соседних домов и нашего большого двора. Кстати, наш двор действительно в то время был самый большой со всей улицы Ленина. И ребята из, близлежащих домов прибегали к нам играть и считались «нашими, своими».

Любовь Майорова

• Назад
• Вперёд